Транквилиум - Андрей Лазарчук Страница 93

Чистая, светлая, уютная горенка. Мягкий коврик на полу, похожий на стене, холодный камин с двумя фарфоровыми собачками на полке, оловянный чайник… карты на стене, портрет дамы в старинном бальном платье и с выражением вежливой скуки на лице… И сам адмирал: крестьянское курносое лицо, седоватый ежик, плечи рвут мундир, лапищи-лопаты: викинг, варяг, – бросает небрежно:

– Садитесь, майор. Это все правда?

Перед ним – записка из Генерального штаба, и Алик представляет себе, как он сейчас скажет: да что вы, адмирал, разве же такое может быть правдой? – сплошное вранье, – но, разумеется, ничего подобного не говорит, а подтверждает:

– Так точно.

Адмирал смотрит на него с долгим интересом.

– И все это при вас?

– Две шестиорудийные батареи уже со мной. Два боекомплекта. Кроме того…

Адмирал жестом приказывает ему молчать. Думает.

– Здесь сказано, что вы должны участвовать в разработке планов операций, проводимых с вашим участием. Что это значит?

– Я лучше других представляю характер оружия, его возможности. Поэтому сам буду выбирать позиции, направление огня…

– Однако же! Получается, что не вас мне придают, а меня – вам? Это ново.

– Я понимаю, это звучит диковато… – Алик почувствовал, что вспотели ладони. – Тем не менее, это будет значительно целесообразнее, если просто бросить нас под танки.

– И какими же вам видятся – в общих чертах – наши действия?

– На поле боя?

– На поле.

– Создание огненного мешка. Причем желательно в низине или хотя бы в ущелье…

– Понятно… А вы представляете, каких потерь это будет стоить?

– Да. Но поражение обойдется нам несравнимо дороже.

Адмирал встает. Алик тоже встает. Рядом с адмиралом он чувствует себя почти мальчишкой.

– Я получил приказ содействовать вам во всем, – говорит адмирал. – И не требовать при этом отчета. Ответственности же с меня никто не снимал… Надеюсь, вы понимаете, что это значит?

– Да, ваше высокопревосходительство, – выталкивает из себя Алик. Он действительно понимает, что это значит.

– Без титулов, майор. Мое имя Аристарх Аскольдович.

– Да, Аристарх Аскольдович. Я… вам не придется…

Рука у адмирала стальная.

– Зачем тебе это? – Брянко мрачно кивнул на рельс – лопнувший вдоль, с торца оплавленный причудливо, как вылитый в воду воск. – Вдруг он радиоактивный?

– Пленка не засвечивается, – Никольский качнул на ремешке поляроид, – значит, и нам не страшно. А вдруг что ценное узнаем?

– Ценное… Ценней, чем узнали, уже ничего не будет… – он пристукнул мокреца на щеке: лезут, гады, и сквозь сетку. – Штатники, говорят, ультразвуковой пугач против комара придумали, наши хотели купить – КОКОМ не позволил…

Он огляделся в тоске. Редкозубые щетинистые сопочки слева, ободранная бульдозерами красноватая пустошь справа, темно-стального цвета река и скалы над нею, оглаженные и блестящие, будто натертые ваксой. Неровный, как спьяну вычерченный, Становой хребет далеко позади. И – залитая стеклообразной массой воронка со стадион размером, и – никаких признаков того, что здесь было сотворено людьми… насыпь с рельсами обрывается, как обрубленная топором…

Движок мотовоза застучал, зафыркал, и пейзаж потек мимо, мимо, выплывая из-за спины и собираясь в точку, как на картинке из учебника, а потом мотовоз чуть вильнул задницей и въехал в длинную темную выемку, и все стало совсем другим. От двух эшелонов, накрытых здесь ударной волной, мало что осталось; солдаты в оранжевых жилетах и без них медленно ковырялись в обгорелом железном месиве. Хорошо, людей там было не так много, подумал Брянко, цистерны только да техника… Горело страшно.

Они миновали место катастрофы и вновь оказались под солнцем. Непонятно, как шла волна – здесь, например, уцелел даже фанерный ангар. А километрах в двух веером вывалило лес.

Как Тунгусский метеорит…

Полковник Валуев ждал их с нетерпением. Брянко подошел к нему.

– Виталий Евгеньевич, работы можно прекращать. Официальное распоряжение получите скоро…

Сигарету спустя они уже качались и подпрыгивали в воздушных потоках. На «Антоне» до Бадайбо, ближайшего приличного аэродрома, было два с половиной часа лета…

Олив проснулась. Было предощущение чего-то необычайно важного. А после пробуждения – возникло и ощущение чьего-то злого присутствия. Не поднимая головы и не открывая глаз, она осмотрелась. Повернула голову на подушке, бормотнула сонно…

Нет, палата пуста. Но присутствие не прекращалось. Олив осторожно перегнулась и заглянула под кровать. Серая тень таилась в углу, но не угрожала – просто сидела, и все.

Оттуда, из-под кровати, выбирались иногда чешуйчатые птицы, вырывали клочья мяса из икр, из рук, тянулись к лицу. Но это вечерами, ночами…

Нет, подумала Олив. Того, кто злой, еще нет. Он придет, но его еще нет.

Медленно открылась дверь. Не та, которая вела в коридор – белая, с черным глазком, – а та, которая всегда за спиной.

Олив села, набросила на плечи халат. Пушистый. Гостей, даже злых, стоит принимать именно в пушистом халате…

– Входите, господа! – сказала она громко.

Руки коснулись ее.

– Так сразу, да? – она стряхнула с себя черную волосатую лапищу. – Это не по закону…

Но тут открылась другая дверь – белая. За нею не было никого, долго не было никого, а потом резиново раздулись и заполнили собой весь проем две синие фигуры, гротескные, с огромными ногами и огромными ладонями, обращенными вперед, с отвратительно маленькими лицами. Но это были царь и царица, и потому Олив быстро встала, поправила волосы и сделала глубокий придворный реверанс, одновременно пытаясь оттолкнуть наглые щупающие где попало руки.

– Ваши величества, прошу вас, входите. Простите мой угрюмый вид…

Царь был сегодня в жемчужном жилете и голубой мантии, подбитой колонком. Царица оказалась мужчиной – почему-то все, входящие в эту комнату, делались снизу по пояс голыми – но Олив постаралась не обращать внимания на такую несообразность. То ли еще бывает…

– Л'хту занцар апо тринахт, хтомо си авмирг ма врахт! – подняв руку, провозгласил царь: он был пророк и поэт. – Грисда ур тринахт борку – альмирахт искиль ма тху!

Грозные чеканные строки повергли Олив в ужас. Они предвещали позор и смерть. Но нельзя было возражать царю…

– Да, ваше величество, – прошептала она, становясь на колени и опуская голову. – Так, как вы пожелаете…

Она стояла на зеркале, а по ту сторону зеркала была площадь, толпа, костер – и неумелый палач, мальчишка, пытающийся разжечь проклятый костер под дождем. Толпа давала ему советы, кричала, хохотала, и наконец даже она, привязанная к столбу, нет, к кресту, почему-то к кресту – даже она начала давать ему советы, а он ерзал и суетился, неумелый испуганный мальчишка, пытающийся казаться настоящим палачом…