Женское оружие - Елена Кузнецова Страница 92

— Садись, разговор долгий будет и не самый приятный. — Анна кивнула Арине на скамью возле стола, села сама, задумалась, подбирая слова. Не потому что хотела что-то утаить — не в том дело, понимала, что для ее собеседницы сейчас нет ничего важнее. Даже вчера, когда, почитай, все Ратное думало только про добро, что Корней Андрею выделит, она, похоже, видела лишь своего ненаглядного.

«Как же объяснить ей, пришлой, здешние обычаи, непонятные тем, кто в воинском поселении никогда не жил? Временами жестокие, со стороны порой нелепые, но за столетие с лишком устоявшиеся и въевшиеся так, что содрать их можно только с кожей. Как я в свое время об эти обычаи колотилась, противостоять им тщилась, не понимая в запальчивости, что не на пустом месте они выросли, а кровью политы да смертями вскормлены. Ну да Арина-то поумнее меня тогдашней будет, должна понять. Да и я не Аграфена покойная, помягче объясню…»

— Вижу, давно у тебя вопрос на языке вертится, с самого первого дня. Отчего же не спрашиваешь?

— А ты меня в первый день слушать захотела бы? — вопросом на вопрос ответила Арина и улыбнулась, как будто желая смягчить свои слова. — Ответила бы?

— Ну так это как вопрос задать, сама понимаешь. Хотя ты права — сейчас я уже и без твоих слов понимаю, зачем тебе это, вижу, что не попусту любопытствуешь. Но все-таки: что именно тебе знать надо? Спрашивай, что хотела.

Арина серьезно кивнула и, будто только того от боярыни и ждала, задала мучивший ее вопрос:

— Отчего Андрея, лучшего воина, у вас, в воинском поселении, за человека не считают? Что не в его увечьях дело, я поняла. Даже вы, родня его, по первости на меня как на чудо какое-то смотрели. Корней Агеич даже в колдовстве заподозрил, а теперь вон чуть не силком нас к алтарю тащить готов, и меня, чужачку, дочкой назвать пообещал, коли… коли Андрея осчастливлю! — При последних словах Аринка на миг запнулась, словно с трудом проговаривая их или вспоминая что-то малоприятное, связанное с ними. — И почему все бабы в Ратном, с кем я ни говорила, от Андрея в стороны шарахаются, будто он нечисть какая?

— Умеешь ты спрашивать, — усмехнулась Анна, — одним махом все определила.

— Ты дозволила, — слегка пожала плечами Аринка, — вот я и осмелилась.

«Да нет, не осмелилась ты, а сочла возможным. Раньше только приглядывалась да прислушивалась, а вот сейчас пришла пора и поспрашивать. И правильно — иной раз вопросы-то только мешают… и без них немало узнать можно».

Анна с интересом рассматривала собеседницу. Да-а, не проста! Что умна и наблюдательна, сразу понятно стало, но ведь и другого у нее не отнимешь: свое место хорошо понимает. Лишнего не позволит, но и своего не упустит. Вот и сейчас как равная держится — без подобострастия, хотя и с уважением… Нет, старшинство Анны бесспорно признает, да иначе и быть не может, но в остальном… Ведь и в самом деле во многом на равных они были: обе дочери купеческие, в одном кругу росли, воспитание похожее получили, в одном городе жили, овдовели обе. Только жизненный опыт разный приобрели, ну так это даже и интереснее. Временами боярыня ловила себя на мысли, что у этой молодой вдовы она и сама многому научиться может, и не зазорно ей то. И впервые за много лет ей было легко и просто разговаривать — как с давней подружкой.

«А ведь как была я в Ратном чужая, так и до сих пор для многих Анька-пришлая, даром что боярыней стала. Настена поначалу в подружки набивалась — я по молодости да от тоски повелась, а что вышло? Не дружба ей моя нужна была, а Фрол! Хоть и поздно, но разобралась, а больше-то с кем здесь душу отвести? Не с Таней же… Только свекровь покойная и была отрадой, пусть и сурова временами. Да ведь и Аграфену бабы хоть и уважали, даже Добродея приходила иной раз посоветоваться, а она тоже тут ни с кем близко и не сошлась. Прав Мишаня — трое нас в лисовиновском роду, пришлых-то… Вот и Арина здесь тоже… Ах да, Арина же!»

— Знаешь, а ведь я не хотела отпускать Мишаню в эту поездку, боялась, что не оправился он еще после ранения. — Анна начала издалека, словно ей нужен был разбег. — А сейчас вот довольна, что не стала держать его. Андрей-то только из-за Мишани тогда поехал. И рада я, что нашлась наконец баба, которая его поняла и которую он сам оценить смог. Не только у меня — у батюшки Корнея за него тоже давно душа болит, да сделать ничего было нельзя. Бабы его осудили, от общества отринули, и только баба могла ему помочь, но такая, от которой он ту помощь сам принять согласится.

— Не понимаю, — задумчиво, будто про себя проговорила Аринка. — Я его глаза видела, и душу в них, только скрыта она глубоко, словно спрятана ото всех, и даже от него самого. И как это у вас ни одной бабы не нашлось, которая бы его понять попыталась?!

— Да дело тут вот в чем… — Анна устроилась поудобней, взяла по привычке в руки какое-то рукоделие, но тут же отложила и начала рассказывать:

— Перво-наперво отвечу тебе на то, что легче всего объяснить: отчего такого воина, как Андрей, у нас, в воинском поселении, как ты сказала, за человека не считают. Сама же знаешь, что не только у нас, но и в других местах зрелый муж, не имеющий детей, неполноправен. Кое-где с такими обходятся еще и посуровее, чем у нас, и ничего удивительного в том нет — пустоцвет. А вот отчего с ним приключилась такая беда, что не имеет он ни жены, ни детей, уже иной разговор. Только сразу хочу тебя предупредить: история давняя, меня тогда в Ратном еще не было, так что многое знаю с чужих слов. А чужие слова, сама понимаешь… Это первое.

Второе. Есть в Ратном нечто, чего бабам знать не положено — мужские воинские тайны. Считается, что и не знаем. — Анна усмехнулась. — Хотя опять же сама понимаешь… Правда, одно дело знать, а другое — свое знание на людях выказывать. Скверно это у нас кончается, очень скверно. Были случаи. Поэтому сейчас от меня услышишь — и все. В другой раз я с тобой и разговаривать об этом не стану, даже вид сделаю, что не понимаю, о чем речь. Не удивляйся и не обижайся. А к другим с этим разговором подходить…

Арина раскрыла было рот, чтобы пообещать, но Анна движением руки велела ей молчать — дескать, поняла, что от тебя требуется, и ладно.

— Ведомо тебе или нет, и спрашивать не буду, но с давних времен, еще до принятия креста, воины у славян воспитывались в особых слободах под присмотром жрецов Перуна. Женщины туда не допускались ни под каким видом, и что там творится, знать им было не положено. Наказание за нарушение такого правила только одно — смерть. Здесь у нас, в Погорынье, такая слобода тоже была. Вернее, я так думаю, что была. Сейчас, похоже, нет. Во всяком случае, новиков мы воспитываем у себя в Ратном. Только вот думаю я… — Анна помолчала, а потом сочла нужным пояснить: — Есть у меня причины так думать, какие — не скажу, но есть. Так вот: думаю я, что Андрей один из последних, а может быть, и самый последний выученик такой Перуновой слободы. Забрали его из семьи еще мальцом совсем, а вернулся он в Ратное уже новиком, да еще каким! Никто из ровесников ни силой, ни ловкостью, ни воинскими умениями сравниться с ним не мог.

Казалось бы, только гордиться да радоваться, но беду свою он в себе принес именно оттуда. Ты когда-нибудь видела отрока или молодого мужчину, который долгое время прожил среди мужей и с женщинами никак не общался?