Серебряная клятва - Екатерина Звонцова Страница 92

– Хельмо! – вдруг выдохнул Тсино. – Вон, вон!

Поначалу, когда люди и лошади появились, казалось, их никто не возглавляет. Но стоило первой шестёрке всадников ступить в ворота, как двое, что были в самой середине и единственные не держали знамён, выехали вперёд. Шёпот прокатился по толпе.

Племянник где-то потерял инрога, которого берёг с малых лет. Во всяком случае, он красовался на снежном огнегривом создании с богатой сбруей. Не сказать, что Хельмо выглядел наилучшим образом: бледный, осунувшийся. Говорили, он получил серьёзные раны и не отдыхал достаточно, чтобы их залечить, – подобная опрометчивость на нём сказалась. Но, скорее всего, лишь Хинсдро, повидавший немало воевод, заметил это; остальные видели лишь, с какой гордостью и изяществом Хельмо держится в седле, как развеваются его волосы, как светло он улыбается. Он повзрослел, возмужал. Шрам на лице его только облагораживал. Да, за недолгий поход он превратился в настоящего воина. Хинсдро не мог этого отрицать.

Хельмо выехал вперёд не один, и, силясь совладать с некоторым волнением, Хинсдро отвлёкся на его спутника. Он ожидал узнать кого-то из ближней дружины или хотя бы ушлого плюгавого кочевника, которого племянник по каким-то причинам привечал. Но нет. Человека, с даже более величественной статью гарцевавшего подле Хельмо, Хинсдро не знал.

Это был хорошо сложенный молодой дикарь – белокожий, рыжий, с тяжёлыми волнами длинных распущенных волос. Броня на нём сияла золочёными элементами, поверх накинут был чёрный плащ, удерживаемый скрещёнными поперёк груди цепями, тоже жёлтого металла. Незнакомец держал спину; в выправке его виделось что-то от… Вайго? Впрочем, тень мёртвого царя померещилась Хинсдро во всём облике дикаря – в том, как он обернулся, обласкав взглядом коротковолосую рыжую воеводу из первой шестёрки; как приподнял руку, приветствуя народ; как заулыбался, говоря что-то Хельмо. Хинсдро охнул, потёр лоб. Наваждение пропало, пришло здравое объяснение: вероятно, это и есть знаменитый полководец из Свергенхайма, а о нём ходили слухи, будто он ублюдок, сводный брат Трёх Королей. Возможно, вырастили его, дав соответствующее воспитание. И соответствующий гонор.

Двое двигались вперёд. Ряды конников втекали следом в ворота. Хинсдро бездумно считал их и ждал, пока Хельмо достигнет помоста. Условлено было, что там он остановит шествие. После того как царь приветствует его и благословит, армия продолжит торжественный ход по городу. А когда настанет время заняться её расселением, высший состав отбудет на Царёв двор. Хинсдро обеспокоенно подумал, что племянник может опьянеть от внимания и забыть весь церемониал, но Хельмо не забыл. Перед помостом он окликнул своего спутника. Оба остановились. Солнечный воевода снял с луки седла рог и протрубил.

Ряды начали замирать. Звук рога покатился назад: младшие командующие подхватывали его. В этой по-своему мелодичной, низкой волне гула утонули крики, перешёптывания, вздохи толпы. А когда рог стих, настала вдруг пронзительная тишина. Теперь слышен был даже свист ветра.

– Папа!..

Тсино уже дёргал его за рукав. Хинсдро впервые за долгое время ощутил настоящее раздражение: тринадцать скоро, а ведет себя не лучше пятилетнего! Но, не ругаясь, Хинсдро лишь крепче удержал сына за плечо и прошептал:

– Погоди немного. Дай же им хоть остановиться. Сейчас пойдём.

Хельмо начал спешиваться. При первом же резком движении судорога пробежала по лицу, рука, сжимавшая поводья, дрогнула. Раны явно напомнили о себе. Это заметил и рыжий спутник: соскочил с лошади – и вот уже протягивает руку, окованную металлом. Хельмо принял эту помощь, слегка опёрся, спешился, выпрямился как ни в чём не бывало – будто и не выказал прилюдно слабость, неужели настолько больно, что не мог сам слезть с коня! И ведь толпа его жалела, а не презирала, судя по сочувственному шёпоту. Какой-то молодой священник подскочил, поднес золочёную чарку ключевой воды, которую Хельмо с поклоном выпил. Юноша скрылся в толпе. Новая улыбка озарила лицо Хельмо, переведшего дух. Он открыл рот, сделал шаг…

Это произошло в то же мгновение. Подобно звуку рога, разнёсшему приказ остановиться, это напоминало волну. Во всяком случае, с помоста Хинсдро почудилась именно волна, покатившаяся складно, стройно, без промедлений…

Народ склонял головы. Люди потупляли взоры, падали на колени. Их словно побуждало что-то невидимое, что-то в застывшей тишине. Хельмо оцепенел, а Хинсдро видел: волне поддались и стрельцы. Они опустились не так низко, но каждый припал на колено, опершись на бердыш. Последним медленно, с достоинством склонился и рыжий командующий. Но не это было худшим. Хуже – другое.

«Спаситель… Освободитель… Государь…» Хинсдро слышал эти слова и прекрасно понимал, к кому они обращены. Все, включая последнее.

– Идём!

Он не противился сыну. Его словно что-то оглушило, у него застучало в висках. Одно успокаивало: Злато-Птица по-прежнему сидела на перильцах помоста, чистила перья. Кинув на неё взгляд, Хинсдро последовал за Тсино.

Народ не двигался, когда они спустились. Какая-то часть рассудка спросила: может, люди поклонились всё-таки не племяннику, а ему, царю, просто заранее? Но у Хинсдро никогда не получалось себе лгать; он прекрасно понимал: люди начали кланяться, когда лёгкая, обутая в червлёный сапог нога Хельмо сделала шаг. И в тот миг едва ли празднично разряженная масса вообще помнила, что у неё есть правитель.

Хинсдро и Тсино подошли. Хельмо глядел на них испуганно, его впалые щёки теперь горели румянцем. Он опять шагнул вперёд, прижал руку к груди, попытался что-то сказать…

– Ты вернулся! – выпалил Тсино.

Беря с собой сына, Хинсдро опасался, что тот позволит себе какую-нибудь ребячью выходку: завопит с помоста, или побежит навстречу со всех ног, или – вовсе потеряв остатки воспитания – бросится «братцу» на шею. Но Тсино сделал хуже. Намного хуже.

– Ты нас спас. Спасибо тебе.

И он опустился на колени.

Стало ещё тише. В этой тишине, слыша изредка чьи-то покашливания и всхлипы, Хинсдро понял, что только они и остались стоять, лицом к лицу. Он и Хельмо. Государь и воевода. Государь и…

Племянник таращился молча, точно проглотив язык, глупо моргал. На него хотелось закричать, ещё больше хотелось закричать на Тсино: «Ты с ума сошёл? Кем ты нас выставляешь? Кто мы ему, но главное, кто он нам?» Но поздно. Сын уже склонился. Что теперь, демонстративно поднимать его за шиворот? Что подумает народ?

– Спасибо тебе, – овладевая собой, принимая иное решение, повторил Хинсдро. – Ты нас спас. И я даже не знаю, чем тебе за это отплатить.

Пусть все увидят величие своего царя. Пусть запомнят его, а не пустую торжественность, с которой вступил в город мальчишка со своим странным рыжим дружком. Хинсдро тепло улыбнулся племяннику и последним преклонил колени.

Его едва не перекосило, когда Хельмо, склонившись, поцеловал в лоб и поднял на ноги сначала Тсино, потом его самого. Встретившись взглядом с внимательными, полными ожидания и нелепой сыновней трепетности глазами, Хинсдро заставил себя улыбнуться снова, не вырвал рук из изувеченных, покрытых шрамами ладоней. Когда Хельмо, прошептав: «Здравствуй, дядя», сам покорно наклонил голову, он вернул благословляющий поцелуй и громко, отчетливо произнёс: