Степные волки - Василий Сахаров Страница 9

Он молча вытащил из-за пояса толстый остро заточенный вертел для жарки поросят.

– Нормально. – Я удовлетворенно кивнул, и мы вновь замолчали, ждём.

Курбат в помощь – это хорошо. Даже странно, что мы не додумались его сами позвать. Он хоть и горбун, но сильный и жилистый. А о его ненависти к воспитателям и говорить ничего не надо. Всё понятно без лишних слов.

– Поёт вроде кто, – нарушая молчание, сказал Звенислав.

Мы прислушались и действительно услышали дальше по улице пьяные голоса: кто-то выводил песню о распутной мельниковой жене. Кстати, это любимая песня Матео, когда он находится в подпитии. А вот уже и шаги слышны, и вскоре мы увидели тех, кого ждали. Воспитатели шли обнявшись и вразнобой орали песню. Секунда, две, три. Они тянулись так долго! Но наконец Матео и Гильом прошли тупичок, в котором мы затаились.

Курбат толкнул меня в бок и шепнул:

– Ну… давай же… Другого шанса не будет…

Как и положено вожаку, я первым вышел из полной тьмы тупика в сумерки улицы, сделал шаг и перешёл на бег.

Нож в руке тускло блестел, и я увидел перед собой ненавистного Матео. Пора! Словно кошка, я прыгнул на спину врага и со всей силы вогнал клинок между плечом и шеей.

Я не промазал и смог сделать, что задумал. Матео упал лицом вниз, а я навалился на него сверху, вытащил нож и снова ударил, в то же самое место. Видимо, перерубил какую-то вену. Он захрипел, и его кровь, рисуя на заплесневевшей и осклизлой стене дома неровные зигзаги, струёй устремилась вправо.

Рядом кто-то хрипел, и что-то сильно толкнуло меня в бок. Я обернулся и разглядел Гильома, который в предсмертной агонии дрыгал ногами. А над ним стояли Звенислав и Курбат, которые размеренно и как-то механически, отстранившись от происходящего, наносили удары.

Матео подо мной уже затих, а Гильом всё ещё дергался и пытался встать. Однако раз за разом широкий свинорез бил его в живот, а толстый вертел пробивал грудную клетку в районе сердца, и вскоре он тоже замер.

– Пошли, – поднимаясь, устало сказал я. – Хватит.

Но товарищи меня не слышали. Они с хеканьем наносили удары в тело своего давнего мучителя и совсем не замечали, что он уже мёртв.

– Хватит, – уже громче повторил я и по очереди дёрнул их за плечи.

Звенислав оторвался от своего занятия и смахнул выступивший на лбу пот, а Курбат переместился к Матео и нанёс ему ещё один удар. Штырь пробил спину воспитателя и застрял. А Курбат не смог его выдернуть и, сплюнув на грязную мостовую, стал выворачивать у наших жертв карманы.

– Зачем? У них нет ничего, – сказал Звенислав горбуну.

– Пусть на уличных грабителей подумают, – ответил он. – О них беспокоиться и горевать некому. Поэтому концов искать не будут. Или на воров папаши Бро, или на кого из заезжих бандюганов.

Дело сделано, мы покинули место преступления и, обмывшись в речке, в которую скинули окровавленные дерюги, вернулись в приют.

Всё тихо, нас никто не искал. Но когда мы входили в барак, заметили Сияну, сидящую на табуретке у двери. С надеждой в голосе она спросила:

– Ну что?

Звенислав собирался ответить, но я его опередил:

– Воспитателей ночные разбойники ночью остановили. Матео, наверное, в драку полез, и бандиты их убили. Мы не знаем ничего, и ты молчи, о чём у нас разговор был. Поняла?

Девчонка кивнула и, не знаю почему, заплакала. Вот же, не разберёшь её. Радоваться надо, что воспитателей-мучителей больше нет, а она плачет. Впрочем, может, это слёзы радости?

Сияна ушла, а мы упали на свои нары. И, так и не заснув, прокручивая в голове то, что мы совершили, пролежали до подъёма.

Сегодня старшим был немногословный Джузеппе, который вошёл в барак и выкрикнул только одно слово:

– Подъём!

Приютские воспитанники выбежали во двор, построились, и я увидел то, чего давно уже не видел. Помимо воспитателей на крыльце их домика стояла обеспокоенная мадам Эра.

Видимо, произошло что-то серьёзное, и мы с другом переглянулись. А не мёртвые ли воспитатели тому причиной? Но нет, всё как обычно, о воспитателях, которые не появились, ни слова. Вот только на хозработы в пределах территории приюта времени отвели меньше обычного. Потом завтрак. Суп, в котором – о чудо! – плавали куриные крылышки. Настоящий наваристый бульон! Прямо праздник какой-то. На сердце и так неспокойно, а тут такие перемены. Определённо намечалось какое-то необычное событие. А затем чудеса продолжились – нам выдали новенькие рубахи и штаны, а девчонкам – строгие серые платья. Все быстро переоделись, на работу в город никого не отправили, и нас снова построили во дворе перед крыльцом воспитательского домика.

Ждём. Что дальше?

Вышла мадам Эра и произнесла проникновенную речь:

– Воспитанники, дети мои, вы все для меня как родные, и я хочу поделиться с вами печальной новостью. Сегодня на рассвете умер наш покровитель, заступник и защитник герцог Конрад Третий, да покоится он с миром. И нам будет оказана огромная честь. Сам верховный жрец Белгора, достопочтенный Хайнтли Дортрас, проведёт с нами поминальную службу. Цените это, дети мои, ибо сказано: нет для доброго и справедливого бога Белгора первых и последних. Пред ним, – она подняла свой ярко накрашенный красной краской ноготь, – все равны.

Мы выразили на лицах, как и положено, печаль, но сами внутри радовались. Сегодня работ нет и завтрак как у людей. А если ещё и жрец что-нибудь от щедрот своих подкинет, совсем замечательно будет. Впрочем, мадам Эра продолжила свою речь, и пришлось сосредоточиться.

– Запомните, дети, – голос мадам стал суров, словно зимние морозы, – если кто-то из жрецов или сам достопочтенный Хайнтли Дортрас будет вас спрашивать, как мы здесь живём, отвечайте, что всё хорошо. А если кто-то из вас, поганцев, сболтнёт лишнего, до утра не доживёт, вы меня знаете. Свободны, всем в учебный класс.

Понятно, приехала проверка, и мадам Эра замазывала глаза. Такое случилось всего один раз, когда ещё была жива жена Конрада Третьего. Хоть и давно это было, но тот момент я не забыл. Больная и усталая женщина бродила как тень между нами, гладила мальчишек по голове, а некоторых девчонок целовала в висок. Угнетающее воспоминание, мне потом неделю кошмары снились. До тех пор, пока эта женщина не умерла. Тогда даже мадам Эра загрустила, и я слышал её жалобы Матео, который в то время был её постоянным любовником. Мол, беда, такая щедрая покровительница умерла, и ей жаль.

Нас запустили в учебный класс – аккуратный барак, который всё время был на замке. Приютские расселись за парты, которые были нам малы. Джузеппе, исполняя обязанности учителя, раздал каждому по куску дешёвого пергамента, и мы замерли в ожидании Хайнтли Дортраса.

Прошло немного времени, и важный гость, высокий мужчина с окладистой седой бородой, прибыл. Выслушав доклад мадам Эры, он прошёл в класс и остановился посередине барака, в том месте, где должен стоять учитель и делиться с учениками книжной премудростью.