Приговоренные к войне - Сергей Вольнов Страница 9

Монолитной стеной стояли воины разных эпох истории Земли, спаянные общей ненавистью. Молча. Снисходительно глядели они на локосиан, которые спешно удалялись, то и дело оглядываясь. Глядели земляне на чужаков презрительно, как на юродивых.

Что слова, пусть и обидные? Собака лает – ветер носит…

Мы сидели в сумеречной тишине нашей комнаты. Даже сверчок предпочёл сегодня отмолчаться. У нас же такой спасительной возможности не было.

Она нашла в себе силы заговорить первой. Только то и спросила:

– Алексей, правда… что одним из тех, кто отдал этот приказ… был ТЫ?

– Правда… – выдавил я. – Только не отдал приказ… а одобрил его. Хотя, может быть, это и близкие понятия, учитывая мой особый статус… Но чего ты хочешь от меня, малыш? Я никогда не обещал тебе, что не буду воевать с твоим народом… Я не виноват, что полюбил дочь врага. Не требуй от меня невозможного. Я не смогу уйти от этого. Лучше вспомни… не было ли твоего одобрения, устного или молчаливого… когда решались наши судьбы на потребу вашей цивилизации?

Я ДОЛЖЕН был произнести эти жестокие слова.

Она резко вздрогнула, будто её хлестнули кнутом по телу.

– Не осуждай меня… И не обвиняй… Я всё понимаю и я… ничего не могу понять! Я не могу принять эту жестокость… хотя и знаю, понимаю, что именно ДЛЯ ЭТОГО Локос затевал весь этот смертоубийственный кошмар… Я просто схожу с ума… Но у меня не укладывается в голове, как ты мог одобрить это зверство, как ты мог… Зная, что твоя любимая – их соплеменница! Я-то… хотя бы не знала, что среди будущих гладиаторов-землян окажется мой единственный, которого мне суждено было отыскать… в ином мире.

Не знаю, сколько времени кануло в прошлое, пока в давящей тишине опять не зазвучал её голос.

– …Возвращаюсь я более скупым… более честолюбивым… падким до роскоши и уж наверняка более жестоким и бесчеловечным… и всё потому, что я побыл среди людей… – медленно продекламировала она.

Голос Амрины вернул меня к действительности. Слова помимо воли врезались в память, но я покуда не придал им значения. Меня поразила интонация. Если бы голос мог быть чем-то материальным – я бы сказал, что он растрескался на фрагменты. Это надтреснутое «звучание» не было собственно голосом. Это звучали обрывки текста, висевшие в воздухе…

– Что это?

– Не что, а кто… Это Сенека-младший… А если исчерпывающе полно, то древнеримский философ Сенека Луций Анней… из вашей, земной истории.

– А ты что, удосужилась изучать нашу историю?

Не знаю, чего было больше в моём вопросе – досады на собственное невежество или искреннего удивления уровнем её осведомлённости. И тем не менее, мой вопрос прозвучал крайне неприветливо.

Её лицо дрогнуло. Глаза сузились, увлажнились. Она ничком повалилась на постель, уткнулась в подушку. И беззвучно зарыдала. ЖЕНЩИНА… Я гладил содрогающееся тело, бесконечно повторял имя, любимое имя, но так и не смог успокоить свою ненаглядную. Поэтому с облегчением вздохнул, когда по ровному дыханию Амрины определил – обессиленный организм сделал последнюю ставку на сон. Я укрыл её одеялом и лёг рядом. Долго лежал, уставясь в потолок, пока он не стал тёмным, а потом вообще исчез, слившись с моим почерневшим сознанием.

Она не проснулась, а просто открыла глаза. Видимо, давно уже не спала. В комнате царил полумрак, за окном висела тёмно-серая дымка.

Амрина приподнялась, посмотрела на спящего рядом Алексея. Вслушалась в его ровное с лёгким присвистом дыхание. Потом села в постели, поджав под себя ноги. Потянулась к полочке у изголовья и взяла самодельный подсвечник, вырезанный из кости. Небольшая манипуляция с нагрудным терминалом «Спираль», и из него вырвался короткий тонкий луч-отросток, напоминающий светящийся щуп, коснулся фитиля оплывшей свечи. Крохотный огонёк затрепетал на кончике нити. Быстро вырос в язычок, принялся слой за слоем слизывать окружающую темноту.

Комната наполнилась плавающим робким, но уютным светом. Амрина, держа свечу между собой и Алексеем, замерла. Её взгляд остановился на лице любимого мужчины, по которому пробегали малозаметные тени от трепетавшего свечного пламени. Казалось, лицо подрагивало, откликалось живой реакцией на что-то происходящее сейчас там, внутри – во сне…

Губы Амрины ожили. Разомкнулись, выпуская еле слышимые слова:

время влюблённых и сов…

мир на пару часов…

отдан двоим…

ничей…

пальчики бились твои…

язычками свечей…

Она шептала слова напористо, как заклинание. И язычок огня помогал ей, действительно бился, олицетворяя её запретную, преступную любовь к этому человеку. Бесконечно родному и одновременно – бесконечно чужому… К этому непонятному, сильному, храброму, великодушному и одновременно – жестокому, звероподобному существу. Ей казалось: всё тёмное, низменное и первобытное, что помимо его воли обитало в Алексее, сейчас, пользуясь случаем, как, впрочем, и в любую ночь, – висело в воздухе, окутывало собой. И может быть, не было никакого ночного сумрака – только эти тёмные чувства и эмоции, развеять которые ей оказалось не под силу.

Губы помимо воли продолжали шевелиться:

оставляли проталинки…

в ледниковом периоде жизни…

и на коже…

писали по телу, мой маленький…

о боже…

Её лицо болезненно исказилось. Появились кристаллики, отблёскивающие разноцветным, шевелящиеся… Поползли вниз от уголков глаз.

– Как же ты мог так… Как же ты…

Она прикусила нижнюю губу. Прикрыла глаза ладошкой. И долго мяла податливое лицо. Расплавленный воск наклонённой свечи торопливо капал на постель…

Ей показалось – минула вечность. Пока высохли слёзы. Пока пальцы освободили притихшие глаза. В комнате заметно посветлело. Женщина решительно задула свечу, поставила подсвечник на полочку. Осторожно встала с топчана, выглянула в окно и, вернувшись, опять присела на краешек у изголовья. Теперь она пристально изучала взглядом лицо своего мужчины. Впитывала, навсегда запоминая черты. При этом её собственное лицо подрагивало и напрягалось, словно она мучительно что-то вспоминала или же о чём-то размышляла. Даже более того – старалась запомнить или же записать на неведомом носителе информации все свои мысли О НЁМ. Или ДЛЯ него?..

Наконец её лицо расслабилось и начало неотвратимо превращаться в бесстрастную маску. Лицо отмирало по кусочкам. Каменело. Блёклые глаза. Застывшие тёмной полоской губы. Рельефные скулы. Рытвины под глазами. Холмик подбородка… Каждая черта сообщала, кричала о том, что она приняла окончательное решение, забравшее остаток жизненных сил.

Рассвет уже заглядывал в окно, разбавлял полутьму светло-серым свечением. Приметив это, женщина заспешила. Скинула с себя грязно-зелёный «ломанный» комбинезон. На краткое время блеснула обнажённым телом, цвету кожи которого мог позавидовать самый чистокровный «белый» землянин. И тут же принялась торопливо натягивать на себя чёрную униформу. Одну из тех, что сняли с пленных локосиан перед кровавой бойней. Большую часть обмундирования свалили в кучу на складе, несколько же комплектов Алексей взял себе для неведомых целей.