Осада - Иван Алексеев Страница 9

Княжеским разведчикам для расположения был отведен небольшой сеновал рядом с воеводской конюшней. Будучи людьми бывалыми, они уточнили время и место предстоящего обеда и тут же завалились спать в душистом свеженьком сене. Лишь двое друзей, Степа и Ванятка, вместо сна отправились на поиски поморских дружинников. Понятно, что поиски эти были весьма короткими, поскольку, выйдя с сеновала и обогнув конюшню, разведчики тут же натолкнулись на отряд леших. После радостных объятий и приветствий, когда все говорят взахлеб, перебивая друг друга, а восклицания и жесты значат больше, чем слова, друзья отошли в сторонку и уселись на завалинке возле глухой стены княжеских палат.

– Как поживаете, дружинники? – первым, как самый старший по возрасту, спросил Степа.

– Грех жаловаться, но очень хочется, – с притворной печалью в голосе вздохнул Желток.

– А ты пожалуйся, – милостиво позволил Степа, принимая шутливый тон.

– Да вот, замуж за меня никто не идет, до сих пор холостой!

– Как так холостой? – воскликнул Степа. – А на вид вполне боевой!

Они дружно и искренне смеялись над старой военной шуткой, будто слышали ее впервые. Им было радостно, что они все живы, и вновь встретились друг с другом.

– А вот Михась у нас молодец, – нарочито громко и бодро продолжил Желток, стряхнув с себя притворную кручину. – У него уже сынишка и дочурка.

Желток похлопал молодого отца по плечу. Тот почему-то засмущался, опустил глаза, хотя по его лицу было видно, что похвала друга ему приятна.

– Однако здесь-то добрый молодец и попал впросак, – вновь сменив тон, горестно запричитал Желток. – Жена-то его, свет-Джоанушка, оказалась муженька своего не в пример старательней на служебном поприще. Покуда он прозябал в десятниках, она, еще до рождения деточек, в хозяйственных делах нашего Стана приняла участие, да так усердно и сноровисто, что теперь, почитай, всем этим хозяйством и заправляет…

Желток чуть замялся, подбирая слова, и добавил:

– То есть, Джоана по хозяйственной части – правая рука нашего боярина.

Действительно, посторонним, даже очень близким друзьям, не полагалось ничего знать о системе управления Лесного Стана, весьма отличавшейся от принятой в государстве Российском. Все должны были думать, что речь идет просто о родовой вотчине боярина Ропши – большой деревне, затерянной среди безбрежной северной тайги. А на самом деле Джоана была введена в Большой Совет и отвечала в нем за все невоенное хозяйство.

– Так вот, – продолжил Желток, природное ехидство которого отнюдь не ослабло с возрастом, а лишь усилилось. – Пока жена командует крестьянами, дворней, да ремесленниками, муж, понятное дело, стирает пеленки и вытирает детям носы. В общем, пропал боец! Забросил потехи воинские, забавы молодецкие, упражнения ратные, бери его теперь голыми руками, кто хочет.

Желток удрученно покачал головой и утер глаза, якобы смахивая скупую мужскую слезу. Но тут же он улыбнулся и гаркнул радостно:

– Хорошо, хоть на войну удалось улизнуть от домашней каторги!

– Тебе бы все шутки шутить! – мягко укорил друга Михась.

– Так ведь не плакать же! – на сей раз совершенно серьезно возразил в ответ другу Желток. – Слез и горестей на войне и так предостаточно.

Степа и Ванятка, да и сам Михась молча с ним согласились. Они, много повоевавшие, хорошо понимали значение вовремя и к месту сказанной веселой прибаутке в тяжелейших походных и боевых условиях.

Разумеется, Михась на Желтка ничуть не обиделся. Михась действительно постоянно и с удовольствием нянчился с детьми, часто подменяя весьма занятую общественной работой Джоану. Бабушек и дедушек у них не было, поскольку родители и Михася, и Джоаны давно умерли. Зато у них была Катька, которая, к немалому удивлению Михася, всегда готова была посидеть с любимым племянником и племянницей. Впрочем, сейчас, когда дети подросли, они уже не нуждались в постоянном попечительстве со стороны ближайших родственников, а воспитывались вместе с остальными детьми Лесного Стана. Так что некая доля правды, содержавшаяся в дружеском подтрунивании, относилась уже к прошлому, хоть и не очень далекому.

– Ну, а вы-то как, друзья-товарищи? – поспешно спросил Михась, пока Желток переводил дух после едлинного красочного монолога.

Лишь только Степа и Ванятка успели повторить для друзей историю своей жизни за последние несколько лет, которую они уже рассказывали вчера Разику, как к ним подбежал посыльный. Едва переводя дух, посыльный скороговоркой объявил, что все большие и малые начальники Псковской рати, до десятника включительно, должны немедля собраться у красного крыльца княжеских палат, чтобы выслушать обращение к ним воеводы. Уже помчавшись было далее, чтобы оповестить других, посыльный притормозил и крикнул через плечо, что все разведчики приглашаются особо. Друзья поднялись с завалинки, машинально поправили амуницию, и отправились, как было велено, к красному крыльцу.

На крыльце стоял воевода князь Иван Шуйский в окружении бояр и дьяков. В самом заднем ряду начальственной свиты, за частоколом высоких бобровых шапок Михась разглядел серо-зеленый берет Разика. Он поискал глазами Фрола, который тоже вместе с Разиком ходил на доклад к воеводе, но не нашел.

Фрол, как всегда, оставался в тени, как в переносном, так и в самом прямом смысле слова. Особник скрывался в сумраке сводчатой арки, выходившей на княжеский двор, и внимательно наблюдал за собравшимися там за большими и малыми начальниками псковского гарнизона, вплоть до писарей и десятников.

Воевода произносил свою речь командным голосом, раскатисто доносившимся до каждого уголка обширного двора. Он сказал о том, что на них движется огромное вражеское войско из двунадесяти языков, но верные государю и присяге псковитяне отстоят родной город. В этом им помогут Божий промысел, собственная отвага и решимость. Воевода объявил осадное положение и сообщил, что сегодня, после захода солнца, все городские ворота и решетки на реках затворяются, и никто не сможет покинуть пределов Пскова. Также на закате должно запалить все городские посады, чтобы враг сидел в чистом поле, под дождем и ветром, а потом под снегом.

Услышав объявление о закрытии ворот, Степа не поверил своим ушам. Он пробормотал про себя невнятное ругательство и шепнул на ухо стоявшему рядом с ним Михасю:

– Да что ж он делает? Разве можно такие вещи заранее принародно провозглашать? Ведь до заката все польские лазутчики из города благополучно улизнут!

Михась повернул голову к бывшему стражнику, не утратившему, как видно, прежней профессиональной подозрительности, и шепнул в ответ:

– Так здесь же все свои! Только воинские начальники!

Степа удивленно посмотрел на Михася и хотел было ему возразить. Однако стражник тут же вспомнил, что Михась всегда отличался душевной прямотой и святой верой в своих товарищей. В дружине Лесного Стана его за глаза называли «уставной дружинник». По-видимому, за прошедшие годы Михась ничуть не изменился, и свои собственные понятия о чести и совести по-прежнему приписывал всем без исключения соратникам. Степа лишь вздохнул и покачал головой.