Зеленая - Джэй Лейк Страница 9

Федеро крепко держал меня за руку. Наверное, он все же не столько боялся, что я сбегу, сколько опасался за мою безопасность. Шум вокруг стоял ужасный. Офицеры, чтобы добиться порядка, пускали в ход стеки и кортики, иначе на «Бег фортуны» хлынула бы целая толпа. Тем не менее в их действиях чувствовалась скорее игра, чем бравада, как будто от докеров заранее ждали натиска, а от команды — сопротивления. Вот такой мы наблюдали своеобразный танец с участием пятисот человек, грузоподъемных кранов и упрямых мулов.

Федеро наклонился и прокричал мне на ухо слова, которые я не разобрала из-за шума. Но кивнула, как будто все поняла. Он немного ослабил хватку.

Вскоре суматоха пошла на убыль. Вернее, она то убывала, то прибывала, как прилив и отлив. Все крики были рассчитаны на определенных слушателей. Каждый человек, стоящий на палубе, знал, кто ему нужен. Матросы быстро убрали паруса, открыли люки, ведущие в грузовые трюмы, с моряками произвели расчет, и они дружной толпой отправились в увольнение, позвякивая монетами. Вскоре Федеро разглядел человека, который ждал его в толпе.

— Пошли! — закричал он.

Нас окружали матросы, которые несли багаж Федеро. С помощью их мускулов и кулаков мы протолкались в толпе к повозке с высокими бортами, которая ждала на мостовой у выхода из порта. Борта оказались темно-красными, блестящими, с золотыми полосками; на дверце был нарисован черный узор. Огромные колеса дополняли картину; вокруг ободов шли металлические полосы. В повозку были впряжены два огромных черных зверя с бешеными глазами. Они мотали грациозными шеями, размахивали хвостами и топали ногами под бдительным взором человека, сидящего на высокой скамеечке впереди.

Федеро открыл дверцу и втолкнул меня внутрь. Затем, захлопнув дверцу, он стал громко распоряжаться, куда поместить его багаж. Свет проникал внутрь через несколько окошек, но карета была такой высокой, что я видела лишь крыши, небо да кружащих в нем птиц. Я осторожно потрогала кожаную скамью; мне в жизни не доводилось сидеть на таком мягком сиденье. Спинка была утыкана маленькими пуговками; они снова, словно в насмешку, напомнили мне о колокольчиках, которых я лишилась уже дважды. До возвращения Федеро я дергала пуговки и нюхала масло, которыми кто-то натер обивку, — пахло лимоном с примесью чего-то незнакомого.

Сев в карету, он крепко сжал мне руку:

— Мы почти на месте, девочка.

— У меня есть имя, — обиделась я. Наверное, тогда я его еще помнила.

Голос у него посуровел.

— Нет у тебя имени. Во всяком случае, здесь. Оно ушло вместе с колокольчиками. Вперед, только вперед!

Как будто в ответ на его слова карета дернулась и покатила вперед. Я слышала, как кучер хлещет хлыстом, свищет и бьет черных зверей. Время от времени он злобно ругал прохожих. Хотя сиденье было мягким, меня трясло больше, чем на борту «Бега фортуны» даже на самых больших волнах. Хотя Федеро рассказал мне о булыжниках, я никогда до того часа не видела мощеной улицы. Поездка прошла ужасно.

Глядя на уплывающие назад крыши домов, я думала: может, все-таки стоило броситься в море?

Подскакивая на камнях, мы проехали мимо расписных колонн и блестящих крыш. Однажды мы проехали мимо дерева из меди и латуни, нависавшего над дорогой. Я знала: если встать на колени и выглянуть в окно, я наверняка увижу настоящие чудеса. Позже я очень жалела, что не рассмотрела улиц, по которым мы ехали. Во время самой поездки мне хотелось одного: вернуться домой.

* * *

Карета въехала в широкие ворота, затем еще в одни ворота, поуже, и, наконец, со скрипом остановилась. Выглянув в окошко, я увидела, что нас со всех сторон окружают стены. Напротив, словно скрепляя стены, высилось большое здание. Стены и само здание были сложены из серо-голубого песчаника — такого камня я еще никогда не видела. В этих стенах спокойно уместилась бы вся моя родная деревушка.

Федеро стукнул по дверце кулаком, и ее тут же распахнули снаружи.

Я поняла, что изнутри выйти из кареты нельзя. Меня снова посадили в клетку!

Федеро вышел первым и помог мне спуститься. Кучер, открывший нам дверцу, осторожно взбирался на свою скамеечку. Его глаза были завязаны шелковой тряпицей — на пристани лицо его еще не было закрыто.

Повязка очень озадачила меня.

Напротив высокого здания находилось приземистое двухэтажное строение. Вдоль всего второго этажа шла галерея; из-за нее на первом этаже всегда была тень. Столбы, на которых держалась галерея, увивал цветущий виноград. Крышу, устланную листами меди, поддерживали серо-голубые каменные стены. Посреди мощеного дворика на кучке камней росло гранатовое деревце. Это единственное одинокое деревце почему-то напомнило мне дом.

Федеро присел на корточки, и наши лица оказались вровень.

— Отныне ты будешь жить среди женщин. Ты оставила мир ради того, чтобы жить здесь. Из всех мужчин ты будешь разговаривать только со мной, да еще с самим Управляющим, когда он придет с тобой повидаться. Думай головой, малышка.

— У меня есть имя, — снова прошептала я на родном языке, вспоминая колокольчик Стойкого.

Он взъерошил мне волосы:

— Нет у тебя имени, пока тебе его не даст Управляющий.

Мой Опарыш снова сел в карету и захлопнул за собой дверцу. Кучер склонил голову, как будто к чему-то прислушивался, потом очень медленно обогнул гранатовое деревце и выехал в узкие ворота, которые сразу закрыли за ним невидимые руки.

Хотя вокруг никого не было, до меня донесся чей-то хриплый смех.

— Я здесь! — крикнула я на своем родном языке. Потом повторила то же самое на языке Федеро.

Через какое-то время с крыльца под галереей вразвалочку спустилась женщина. Ростом она была ненамного выше меня, зато толстая, как домашняя утка. Сходство с уткой усиливали и вытянутые в трубочку губы. Женщина была с головой закутана в грубую черную материю.

— Значит, ты — новенькая, — сказала она (естественно, на языке Федеро). — Больше у меня не будет…

Остального я не поняла. Когда я попыталась спросить, что она имеет в виду, женщина-утка с силой ударила меня по уху. Тогда я поняла: она хотела, чтобы я больше никогда не говорила на родном языке. Как и предупреждал меня Федеро.

Я решила научиться ее языку так хорошо, чтобы в конце концов женщина-утка больше не смела мною помыкать. Стараясь не плакать, я думала: «Я оденусь в колокольчики и покину это место, держа в руках собственную жизнь».

— Меня зовут госпожа Тирей. — Вблизи она уже не так напоминала утку. Выпяченные губы придавали ей вечно недовольное выражение, а маленькие глазки были расставлены так широко, что казалось, вот-вот окажутся на висках. Свой черный плащ она носила гордо, словно почетное одеяние. Никогда не видела ее в платье других цветов, кроме черного. Свои жидкие волосы она зачесала назад, вплела в них какие-то нити, чтобы казались гуще, и покрасила в черный цвет; они напомнили мне сапоги старшего боцмана.