Самозванка - Валерий Самохин Страница 9

— Ведьма! — в который раз сегодняшний вечер пожаловался барон де Тотт неслышно подошедшему секретарю.

— Хорошенькая ведьма, — внес поправку в реплику патрона Костилье.

В просторной зале для официальных приемов, застекленной цветными витражами, украшенной изразцовыми панно и искусно выполненными бронзовыми канделябрами играла незнакомая музыка. Звонкую мерную дробь нагары оплетали кружева чарующих звуков кеманы, дальней родственницы кремонских скрипок, родившихся искусством мастера Страдивари. Пронзительная флейта отражалась пленяющим эхом от мраморных сводов, внося в очарование праздника колдовскую нотку вальса венского леса. Примолкшие на минуту французы, затаив дыхание слушали бессмертное творение еще не родившегося Штрауса — в этом мире оно звучало впервые.

— У меня складывается впечатление, что я уже не глава миссии, — горько посетовал на коварную судьбу посол.

Костилье благоразумно промолчал. Поманив пальцем слугу, он молча показал на бутылку красного вина. Дождавшись, когда лысый турок наполнит фужеры, секретарь положил на инкрустированный черненым серебром столик запечатанный свиток.

— Что это? — спросил барон, не отрывая вожделенного взгляда от дальнего угла залы.

При неярком свете ароматных свечей извивались в незнакомом танце две изящные фигурки прекрасных одалисок. Тягучие пластичные движения будоражили сознание и странным образом сочетались с неизвестной классической музыкой. Посол и его секретарь были на этом празднике гостями — о намечающейся вечеринке еще с утра известила черноволосая невольница. Мужчины подчинились. Безропотно.

— Что это? — вновь спросил барон у секретаря.

Костилье, заворожено наблюдающий за соблазнительным представлением, с трудом отвел взгляд от танцовщиц и доложил:

— Депеша от кефинского асес-баши.

Посол вскрыл печать и развернул свиток. По столу покатилась серебряная монета. Сделав небольшой круг под удивленными взглядами, она звонко стукнулась о ножку хрустального фужера, подпрыгнула и затихла.

— Что это? — в третий раз прозвучал один и тот же вопрос.

Секретарь недоуменно пожал плечами. Барон быстро пробежал глазами текст и задумчиво произнес:

— Час от часу не легче. Кель-Селим зарезан. Последняя ниточка оборвалась.

Тайна прекрасной наложницы занимала умы французских посланников все последнее время. Слишком много было в ее истории неясного и загадочного. Опытный дипломат не любил загадки и случайности — следом за ними, как правило, следовали крупные неприятности.

— Давай еще раз пройдемся по всем пунктам, — предложил барон и, не дожидаясь ответа начал перечислять: — Она образованна, умна и разбирается в медицине. Ее манерам могут позавидовать многие придворные дамы, знает французский…

— И английский, — меланхолично добавил Костилье. Его интерес вновь был обращен на танцовщиц.

— Это точно? — вскинулся посол.

— Я слышал, как она поет, — пояснил секретарь. — Песня называется Yesterday.

— И английский, — эхом повторил де Тотт. — Не слишком ли много для простой невольницы из диких степей?

И этот вопрос Ив Костилье слышал от своего патрона за последние дни не в первый раз. И не в первый раз оставил его без ответа.

— Ив, мальчик мой, принеси-ка мне еще шампанского! — донесся мелодичный голос одалиски.

Молодой человек стремительно поднялся из кресла и, покраснев под насмешливым взглядом барона, устремился с бокалом в руке в дальний конец залы. Франсуа де Тотт вернулся к посланию крымского агента, задумчиво перекатывая между пальцев монету с профилем Екатерины II.

— Какой интерес в этом деле у фон Рексена? — вслух озвучил он свои мысли. Мелькнувшая следом неожиданная идея заставила его прищелкнуть пальцами от восторга. Нетерпеливо забарабанив по столу, барон приказал вернувшемуся помощнику:

— Принеси мне карту Запорожской сечи!

Недолгое ожидание было скрашено бокалом превосходного картезианского шартреза, а когда карта с легким шорохом развернулась на столе, тонкий ухоженный палец с фамильным перстнем требовательно ткнулся в небольшой кружок.

— Здесь ее похитили? Ив Костилье молча кивнул.

— Вторая невольница сказала, что в тот вечер наша незнакомка была у нее в гостях. Как называется этот… хутор?

На последнем слове посол споткнулся, вспоминая непривычное название населенного пункта.

— Камышовая балка, — подсказал секретарь.

— Нет… — поморщился барон, сетуя на недогадливость помощника. — Тот, откуда она пришла?

— Берестовка, — поправился Костилье.

— А вот теперь смотри, — ноготь указательного пальца проделал короткий путь по карте и остановился на заштрихованном красным цветом кружке. — Десять верст от хутора. Что это?

— Ставка гетмана запорожцев, — недоуменно пояснил секретарь. Батурин — надпись на карте говорила сама за себя, и вопрос был риторическим.

— А кто сейчас гетман? — продолжал допытываться барон.

— Генерал-фельдмаршал Кирилл Разумовский. Участник дворцового переворота 1762 года, в результате которого взошла на трон Екатерина II, — блеснул познаниями Ив Костилье.

— И родной брат Алексея Разумовского, — довольным тоном продолжил посол. — Тайного супруга императрицы Елизаветы.

— Значит… — вскинулся в догадке секретарь.

— Значит, слухи о дочери царицы верны! — подытожил барон. — И смерть мурзы Кель-Селима лишнее тому доказательство: русские отомстили за похищение.

Монета с профилем императрицы волчком закружилась по столу. Франсуа де Тотт довольно потер руки: попавшая в руки французов невольница меняла все расклады в европейской политике. Каким образом — об этом посол еще не задумывался, но козырь из рук выпускать не собирался.

— А что она делала в ставке гетмана? — задал резонный вопрос Костилье.

— Вот это нам с тобой и предстоит выяснить, — задумчиво потер переносицу барон, принимая из рук слуги чашку ароматного кофе.

Лысый турок, в прошлом — толмач при магистратуре, а ныне правоверный мусульманин, сменивший христианскую веру после трех лет неволи, неслышно удалился. Вечером того же дня он сидел в кабинете российского посла в Оманской империи Обрескова Алексея Михайловича…

* * *

Разудалая тройка, весело звеня бубенцами, пролетела по Царскому селу и, скрипнув полозьями, остановилась у парадных лестниц дворца. Никита Панин грузно вывалился из экипажа, тщательно отряхнул от снега сапоги и неспешно поднялся по мраморным ступеням мимо вытянувшегося в струнку гвардейского караула. Войдя в Малую белую столовую, жарко протопленную изразцовой гамбургской печью, самый сановитый вельможа империи поклонился государыне и, дождавшись приглашения, присоединился к утреннему чаепитию. Когда озябшие покрасневшие руки отогрелись горячей пиалой, он выложил на стол депешу от Обрескова.