Дети змей, дети волков - Янина Волкова Страница 9

Из царства сновидений ее выводит аромат еды. Желудок заходится тревожным урчанием, и Ренэйст, застонав сдавленно, открывает глаза. Все тело ломит от боли и усталости, а изголодавшееся нутро спешит вывернуться наизнанку, отвыкшее от запаха пищи. Если бы она не была так пуста, то уже поспешила бы избавиться от содержимого своего желудка.

Где они оказались? Что это за место?

Это определенно не пустыня, да и вместо закатного неба над головой у нее крыша, сложенная из разномастных кирпичей. Некоторое время Ренэйст лежит, рассматривая неровный их узор, капли затвердевшей глины, которой они скреплены между собой, и от занятия этого голова ее начинает болеть лишь сильнее. Утомленная долгим путешествием, Волчица не сразу понимает, что в месте этом странном она далеко не одна. Внимание ее привлекает тихий голос, мурлычащий что-то поблизости. В первые мгновения кажется Ренэйст, словно бы голос этот принадлежит матери, да только поет песни он вовсе не на родном языке. Ладные и плавные слова солнцерожденных складываются в мелодию, рассказывающую о том, как томится сердце в тоске по дому, и до того она печальна, что на глаза северянки наворачиваются слезы. Слушает она внимательно, не моргая, и голод, как и весь остальной мир, теряется в пелене этой печали.

Слезы скатываются по вискам и теряются в волосах.

Песня прерывается, и вместо нее Ренэйст слышит полный веселья и жизни голос:

– О! Ты очнулась!

Справа от ложа, на котором она лежит, начинается копошение, и Ренэйст устремляет туда косой взгляд. Рыжеволосая женщина, сидящая возле огня, помешивающая длинной деревянной ложкой ароматное варево в котле, поднимается на ноги и направляется в ее сторону. Ренэйст настолько слаба, что не сможет дать отпор, поэтому с вынужденным безразличием наблюдает за каждым ее шагом. Рыжие кудри падают дочери конунга на лицо, стоит женщине склониться над ней, и от них пахнет костром, горькими травами и песком. Она трогает шершавой ладонью лоб Ренэйст, ощупывает веки и шею, после чего, кивнув самой себе, в одно мгновение отскакивает от постели, оказываясь в совершенно другой части дома. Приподнимаясь на локтях, дрожа от усталости, Ренэйст открывает рот, силясь сказать хоть что-то, но из глотки ее доносится лишь жалобный хрип.

– Ничего не говори, – велит ей рыжеволосая женщина, – и без того знаю, что спросить хочешь. Вы в безопасности в моем доме, а Радомира я отправила проветриться. Уж слишком сильно запутался он в собственных мыслях. Что до тебя, – она возвращается к ложу, держа в руках чарку с водой, и все естество воительницы тянется к ней, – то пить ты хочешь сильнее, чем думать.

Крепкая рука придерживает ей голову, в то время как вторая подносит чарку к губам, и Ренэйст пьет с жадностью. Большая часть воды льется мимо ее рта, но сейчас кажется это такой мелочью, не стоящей даже внимания. Ренэйст пьет и пьет, и каждый глоток кажется ей лучшим событием, что только происходило в ее жизни.

– Хватит с тебя. Столько не пить, чтобы потом захлебнуться? Вот уж не знаешь ты меры.

Насмешка эта заставляет Ренэйст усмехнуться, и вода, которую она хотела сглотнуть, от неожиданности течет носом. Дрожащей рукой начинает она стирать ту с лица, в то время как хозяйка дома заходится звонким смехом.

Ренэйст помнит, как точно так же хохотал в детстве Хэльвард, когда ему удавалось рассмешить Витарра, и у брата их от смеха молоко яка носом шло. Он злился и кричал, кашляя и стирая капли с лица, а Хэвльвард смеялся, смеялся, смеялся… Ренэйст смеялась вместе с ним лишь потому, что один только звук его смеха дарил ей радость. Даже Витарр, хмурый и обиженный от этой насмешки, и сам начинал смеяться, не в силах устоять перед очарованием их старшего брата.

– Ну и позабавила же ты меня, дочь ночи! Зря говорят, что народ ваш хмур и не знает толка в веселье.

– Ты сама, – сиплым голосом бормочет Ренэйст, – причина этого веселья.

– Не стану отрицать, что много мне не нужно для веселья. Только вот для тебя уж явно наоборот, дочь Луны.

Они замолкают, и словно бы не было этого разговора, создающего между ними образ давних подруг. Ренэйст наблюдает за каждым ее движением, каждым шагом и, собравшись с силами, решает задать вопрос:

– Кто…

– Я такая? – стоя к ней спиной, перебивает женщина. – Что же, не удивительно, что ты спрашиваешь. Ты ведь спала, когда мы знакомились с Радомиром. Мое имя Мойра, волчонок, и без лишней скромности могу сказать, что вам обоим очень повезло встретить меня на своем пути.

Мойра. Странное имя, и не их, и не солнцерожденных. Ренэйст повторяет его беззвучно, пробует на языке, но решает ничего не говорить. Она вновь медленно опускается на ложе, вжимаясь лопатками в мягкие меха, которыми оно накрыто, и спрашивает тихо:

– И все же, как ты нас нашла?

Мойра не отвечает. Солнцерожденная – а Белолунная уверена, что перед ней женщина из народа Радомира, – продолжает помешивать похлебку, пока наконец не снимает котел с огня, отставляя его в сторону, чтобы варево не выкипело. Одними глазами Ренэйст наблюдает за тем, как та пересекает дом, подходя к выбитому в скале подобию полки, и берет оттуда глубокую тарелку. Молчание продолжается до тех пор, пока Мойра не наполняет тарелку ароматной рыбной похлебкой. Придерживая ее одной рукой, стараясь не обжечься, хозяйка дома подходит к своей гостье, присаживаясь рядом с ней и удобнее перехватывая ложку.

От запаха еды на Ренэйст вновь накатывает тошнота, но она заставляет себя сесть. И, набирая похлебку в ложку, зачерпнув кусок рыбы, Мойра подносит ту к губам Белолунной, отвечая:

– Я просто знала, что что-то будет на этом месте, потому и спустилась с гор.

– Ты вельва.

Усмехнувшись, Мойра сует ей ложку в рот, от чего Ренэйст едва не давится. Закашлявшись, резко отодвигается она назад и начинает жевать, бросив на собеседницу гневный взгляд. Та, глядя на девушку с добродушной улыбкой, лишь помешивает ложкой рыбную похлебку в миске.

– Так вот как вы нас называете. Вельва. Забавно же звучит. А как называют мужчин, владеющих Даром? О! Не отвечай, твой растерянный взгляд говорит мне о многом. Под лунным светом только женщины владеют Даром, ну надо же. Сколь любопытно. Быть может, ваши боги мудрее? Кто по доброй воле даст мужчине такую силу?

Похлебка просто изумительна на вкус. Ощущая, как нарастает ее аппетит, Ренэйст уже не то чтобы размышляет хоть о чем-то. Она с жадностью жует кусок рыбы, и от голода рот полнится слюной. Мойра говорит что-то еще, говорит и говорит, и до Белолунной словно сквозь пелену доносится отголосок ее слов:

– …в любом итоге все в твоих руках.

– Что?

Солнцерожденная вельва смотрит на нее, и в карих глазах ее нет ни отголоска веселья. От напряженного этого молчания кожа Ренэйст покрывается мурашками, но она расправляет плечи, выдерживая мрачный этот взгляд. Мойра словно ищет что-то в самой глубине ее души, смотрит в столь потаенные уголки, что и сама северянка о них не догадывается. Но все заканчивается так же быстро. Лицо Мойры вновь светится счастьем, морщины разглаживаются, и, улыбнувшись, она вновь подносит ложку к губам Ренэйст: