Хранитель волков - Марк Даниэль Лахлан Страница 9

— Я бы забыла, — сказала Саитада.

— Конечно, ты бы забыла. Это единственное разумное решение. Незнание — вот что придает миру его прелесть. Кто знает, отчего сердце поет, когда солнце играет на росе майским утром? А этот извращенец знает. Неужели ты никогда не любил, старина Один, неужели ты отнял бы даже тайные страдания девичьего сердца по рыжеволосому парню и раскинул бы по столу рунами? Неужели вписал бы в схему сами струны души? Что ж, госпожа, кажется, нам стоит воздать должное этой прожорливой росомахе, охочей до знания, этому грязному свину мудрости, этому воистину королевскому куску дерьма.

— Да, господин, — ответила Саитада, хотя и не вполне поняла, о чем он толкует. Она понимала только, что хочет ему угодить.

— Вот к чему мы с тобой стремимся, — продолжал удивительный бродяга. — Но знаешь ли ты о моих несовершенствах, госпожа?

— Я знаю все, что следует знать о несовершенствах людей, — ответила она, — хотя мне кажется, что ты не человек.

— С чего это ты так решила? — удивился он, и огненная луна позеленела, а по поляне затанцевали изумрудные лучи.

Старик в шляпе исчез, вслед за ним исчез первый волк, потом второй: сначала растворилось тело, а затем голова, кроме морды. Под конец язык слизнул зубы и нос, и на поляне стало пусто.

— Я хочу тебя, — сказала Саитада.

— Ага, вот как ты догадалась, верно? Ты никогда не полюбила бы человека, но ты любишь меня.

— Люблю, — подтвердила она.

Лунный бог обнял ее и поцеловал. Она сейчас же ощутила себя единым целым с лунным светом, со звездами в небесах, и, самое удивительное, все ее страхи и мечты вобрал в себя странный незнакомец, а в следующий миг вернул в поцелуе, сладком, словно мед.

Она прижала его к себе и не отпускала, а когда тела их слились, то же самое как будто произошло и с их умами. Неистовый смех заполнил все ее существо, в нем слышалось нечто среднее между злобой и диким восторгом. Но была в нем и любовь. Саитаде казалось, что она связана с каждым живым существом на земле: она чувствовала копошение земляных червей под ногами, движения всех обитателей леса, холодное пространство над головой, полное чудесных звезд. Мир предстал перед Саитадой настоящим сокровищем, а боги, присутствие которых давило ей на затылок, боги, жаждущие крови и битв, показались вдруг нелепыми, мерзкими и презренными.

Она гладила тело молодого бога — оно было влажным от волчьей крови. Ее зачаровывали алые капли на его лунно-белой коже. Его рука тоже была алой от волчьей крови. Она лизнула ее, и кровь вскипела внутри нее, как будто крошечные пузыри прокатились волной от языка к коленям.

Теперь бог набросил волчью голову себе на лицо. Он холодными глазами смотрел сквозь окровавленные глазницы зверя. Язык, высунувшийся между зубами мертвого волка, был длинным и развратным.

— Как тебя зовут? — снова спросила она.

— Имена — они как одежда, госпожа. У меня их много.

— И в какое ты облачился сегодня?

Бог улыбнулся. Она поняла, что ему понравились ее слова. Он притянул ее к себе, прижался волчьей пастью к ее губам и произнес:

— Меня зовут Горе, хочешь знать больше?

— Да, — ответила девушка, вдыхая его запах, запах чего-то прекрасного, странного, пылающего огнем. — Хочу знать больше.

Он облизнул ее губы и прошептал:

— Теперь это и твое имя.

На следующее утро загадочный бродяга исчез вместе с великолепной волчьей шкурой. На шее Саитады остался висеть странный камешек на кожаном шнурке. Это был амулет, как объяснил ночной гость, заключающий в себе его страсть и дающий защиту. Но он не принес ей ничего хорошего.

Вся живность оказалась зарезана. Собаки были мертвы, а Саитаду обвинили в том, что она спала с чужестранцем, пока волк уничтожал свиней. Жена крестьянина хотела ее простить, как и прежде расчесывать ей волосы, называть дочкой, однако крестьянин, расхрабрившийся с уходом волка и наступлением дня, жаждал мести.

Саитаду продали, оставив на ней только одежду и камень-оберег, который странный гость дал ей в придачу к новому имени. Девушку купили священники, которые хотели, чтобы страдания сделали ее воплощением добродетели. Когда святые отцы поняли, что она беременна, они захотели ее наказать, однако не смогли. Что-то в ней — может быть, амулет, а может быть, налитый кровью глаз, видевший все их прегрешения, — не позволило им, и они оставили ее в покое.

А затем явился Аудун.

Так что же помешало Аудуну убить ее на корабле? Амулет у нее на шее был просто камешком с нацарапанной на нем волчьей головой. Возможно, конунг разглядел маленькую грубую картинку — символ его рода — и ощутил в глубине души страх, что женщина может оказаться его кровной родственницей? Или же ему просто стало ее жаль.

Он поглядел на север, на покрытые снежными шапками горы, где его ждала встреча с Гулльвейг, королевой горных ведьм, с этой чокнутой девчонкой. Ей было не больше десяти, когда год назад он впервые увидел ее. Аудун знал, что о ней говорят. Когда старая королева ведьм была при смерти, она явилась к отцу Гулльвейг, воину Хальфдана Справедливого. Ведьма велела ему привести беременную жену к Стене Троллей, чтобы там она и родила. Тот не стал возражать, отдал ведьмам появившуюся на свет девчонку и порадовался тому, что жертва обязательно принесет удачу его семье. Гулльвейг целых десять лет провела в темных пещерах, дыша магией, как дети рыбаков дышат соленым морским воздухом.

Аудун поглядел на мать, укачивавшую своих младенцев. Нет, он не сможет ее убить. Он просто отдаст ее ведьмам, решил конунг. Избранный мальчик как-нибудь переживет путь от Стены Троллей до дома. Женщина ведь даже не говорит на языке викингов, она никогда не узнает, что случилось с ее детьми. Что плохого в том, что она останется жить с ведьмами? Сбежать оттуда она не сможет: никто не выйдет и не войдет в их пещеры без проводника. Вот так Аудун Безжалостный, разрушитель пяти городов, даровал жизнь изуродованной рабыне, отказав в такой милости своим сородичам, и предрешил свою судьбу.

Когда они высадились на берег, им открылась пышно цветущая горная долина, однако Аудуна нисколько не обрадовал прекрасный вид. Всю свою жизнь он был человеком долга, он делал только то, что требовалось сделать, и больше ни о чем не думал. Безжалостность была тем способом бытия, который он избрал для себя. Чем страшнее участь его врагов, тем больше он добьется от других, даже не подняв копье. Однако после того, как странный взгляд женщины словно пронзил его насквозь, Аудун никак не мог избавиться от образа Варрина, смотревшего в лицо смерти и говорившего о своей жене. Конунг решил, что обязательно передаст жене Варрина его последние слова, как только вручит младенца своей супруге.

От Стены Троллей к морю бежала река, и Аудун предпочел бы подняться по воде. Однако он не справился бы с драккаром в одиночку. Поэтому пришлось идти пешком.

Женщина шагала впереди, чтобы Аудун мог ее видеть. Она шла с распущенными волосами, потому что монашеский плат, который дали ей священники, остался где-то в Северном море. В своем латаном платье, которое до нее носила не одна христова невеста, и огромном плаще, некогда принадлежавшем Хелле, она походила на нищенку. Да и сам конунг выглядел не лучше в плаще и мехах, просоленных морской водой. Лунный клинок он нес за спиной, прикрывая от посторонних взглядов. Аудуну было известно, что холмы так и кишат троллями и разбойниками, и он вовсе не собирался демонстрировать им свои сокровища.