Одиссей, сын Лаэрта. Человек космоса - Генри Лайон Олди Страница 89

Это правильно. Вежливость он примет за слабость. Теперь надменно вздернуть бровь. И впиться зубами в копченого дрозда, давая понять, что к беседе не расположен.

Однако Толстяк вцепился репьем:

— А еще говорят, ты из Аргоса бежишь. Прикончил там одного, а очиститься не успел? Может, врут люди? А, Феоклимен?

Буркнуть что-то неразборчивое. Пожать плечами. Ни «да», ни «нет». Смотри-ка, дошло! Отстал.

Лишь проворчал напоследок:

— Ну ты смотри, ясновидец. Ясно смотри, значит. Может, дело у нас к тебе будет. Может, и очистит тебя кто. Головой думай...

Моргнул со значением и отвернулся, якобы потеряв к гостю интерес. Я затылком ощущал направленные на меня взгляды. Изучающие. Заинтересованные. Паутина, — и центр паутины — я. Мухи делают ставки на паука. Дергают липкие нити. Проверяют. Лелеют великие мушиные замыслы. Эй, шелуха: зачем тебе понадобился беглый-неочищенный прорицатель Феоклимен?!

Зачем?!

Это совсем другие люди. Совсем. Другие. Уж они нашли бы предлог, чтобы не идти на войну! Причем дружно, всей собравшейся здесь толпой. И не пошли бы. Послали бы других, но сами... Может быть, это хорошо? Ведь сумей я тогда отказаться... Они не станут брать крепость штурмом. «Ого-го — и на стенку!» — не для них. И обходным маневром брать не станут. Эти постараются договориться. А если обломится: встанут под стенами, будут долго и нудно слать парламентеров, торговаться... Нет, убить они тоже способны: придушить спящего подушкой, отравить, «уронить» невзначай со скалы... Здесь мы похожи. Но сначала они крепко подумают. Взвесят. Прикинут. И если увидят способ убить, по-прежнему оставаясь всем скопом, а не выделяясь — убьют. Это не хорошо и не плохо. Они просто такие. Очень просто. А мы были — другие.

Были?!

Почему — были?! Мы — есть! Я, Диомед, Калхант, Протесилай...

Или все-таки: «были»?! Не хочу убивать. Не стану. Поганой метлой.

Иначе война, явившись в мой дом незваным гостем, скажет по-хозяйски: «Я вернулась!»

%%%

— Ишь! Расселся, старый хрыч! Чужой кусок хлеба заедаешь?! Иди отсюда! А то, гляди, зубы пересчитаю!

Сперва я решил: Красавчик взялся за прежнее. Нет, голос другой. Шепелявый, надсадный. Весьма противный, надо сказать.

— О, Арнеон пришел! Дай ему, Арнеончик! Над филакийцем, блаженно привалившимся к стене дома, сыпал проклятьями настоящий попрошайка. Костист, длинноног: журавль, ради смеха нацепивший грязный хитон. В руках у «журавля» была суковатая палка. Нет. Я его не помню.

Наверное, без меня завелся.

— А садись рядом, собрат по несчастью, — добродушно разлепил веки Протесилай. — К чему ссориться? Что нам делить?!

— Делить?! — обернулся попрошайка к шелухе. — Занял чужое место, набил брюхо дармовыми харчами, а теперь: «Что нам делить?!» Давай сюда котомку и уноси ноги! Пока я добрый!

— Так его, Арнеон! Гони!

— Геракл спорит с Антеем!

— Вот потеха! Двое нищебродов объедки не поделили!

— А давайте-ка их стравим? Пусть дерутся! Кто победит — того накормим досыта! А другого в шею!

— Точно! Давайте!

— Ты на кого ставишь?

— Я — на Арнеона.

— И я!

— И я!.. Ир, врежь чужаку!

Похоже, «Ир» — это было прозвище долговязого Арнеона. От Ириды-Радужной, что ли? Еще один посыльный Глубокоуважаемых?! Интересно, какими-такими Деяниями попрошайка ухитрился заслужить свою кличку?

— ...Ставлю на гостя.

%%%

Память ты, моя память. Нацеди мне в кубок твоей крови: густой, черной. Дай отхлебнуть. Отказываюсь вспомнить? — Заставь оилой. Ты же видишь: мне все трудней отстраняться. Глядеть на себя сверху, сбоку, снизу. Все меньше хладнокровного — «он». Все больше растерзанного — "я". Я, я, я...

Одиссей, сын Лаэрта.

Это было вчера. Впрочем, нет. Зеленая звезда застряла в путанице ветвей, ночь давно перешла серединный рубеж. Скоро рассвет. Значит, это было позавчера. Рукой подать. Вот я и тянусь: рукой, душой, беззвучным криком ребенка у предела.

Вот она, на балконе талама: Пенелопа, дочь Икария.

— Ставлю на гостя.

Хорошо, что я не аэд. Хорошо, что забившийся в угол двора Ангел промолчал. Не завел что-нибудь вроде: «Образ ее просиял той красой несказанной, какою в пламенно-быстрой и в сладостно-томной с Харитами пляске образ Киприды...» Клянусь, я готов был задушить его за любое слово. Только тишина могла стоять между нами. Только дыхание, разделенное на двоих.

Радуйся, рыжая.

Я не знаю, что сказать. Что сделать. Что подумать. Все слова — покой, восторг, упоение, страсть — ложь. Все. Слова. Ложь. Я забыл все слова; я убил все вопросы. Ты изменилась, рыжая. Слегка располнела, став похожей на мою мать. «Гусиные лапки» в уголках зеленых глаз. Слишком яркая киноварь на губах. Слишком темные тени на веках. Слишком праздничный наряд. Золотые колокольцы в ушах; яшма и топаз на пальцах, впившихся в перила.

Не раздави перила, рыжая.

Не смотри на меня.

Пожалуйста.

— Вот.

Серебряное запястье летит вниз. К ногам Протесилая. Сгустком драгоценного ихора валяется в пыли. Я знаю! это запястье.

Рыжая, это я подарил его тебе.

Я, который сейчас годится тебе едва ли не в сыновья.

— Если гость победит, это будет верный знак: недолго дому мужа моего быть разоряемым!

Лицо твое, рыжая, пылает тайным светом. Годы? — Пустяк. Ты прекрасна. Ты — дом. Родина. Я никогда не расставался с тобой. Я знаю этот свет.

Имя ему — ненависть.

Мне кажется: не умеющий ненавидеть, я сейчас загораюсь от твоего огня. Не надо, рыжая. Не сожги меня на пороге.

Прошу тебя.

Когда Протесилай выволок избитого попрошайку за догу и, вернувшись, спокойно принялся поедать жареный козий желудок — моя жена долго смотрела на него. Слишком долго. Слишком пристально. Все молчали. Драка получилась неинтересной. Скучной. Удар Арнеона. Удар филакийца. Все. Тишина. Лишь женщина на балконe стоит, молча глядя вниз, на победителя, и губы женщины беззвучно шевелятся. «Вы все сдохнете! Все!!!» Рядом громко чихнул мой сын. Женщина на балконе победно расхохоталась, будто услыхала знамение: ясное, однозначное. На миг почудилось: там, на балконе — черная, старушечья тень. Крылья за спиной: кожистые, злые. А внизу, вместо драконов, даже не крысы — свиньи. Хорошо, что с попрошайкой дрался не я.

Я бы его, наверное, убил.

СТРОФА-II Кого боги хотят покарать...

Ладонь на плече.

— Почтенный! Госпожа басилисса приглашает тебя в Покои для беседы. Она узнала, что ты — прорицатель, ой господин, и хотела бы...