Сколько стоит корона - Катерина Коновалова Страница 86

Шея и спина затекли и почти не ощущались, зато колени горели огнем. Дойл с трудом пошевелился и открыл глаза. В комнате было полутемно — наступил вечер, но кто-то догадался разжечь камин. Тихо прошипев крепкое ругательство, он поднялся с колен и попытался размяться, повернул в сторону голову до хруста в позвоночнике, и тяжело выдохнул.

Эльза все еще спала. Ее легкое платье — единственное, что она успела набросить поверх ночной рубахи, когда кинулась спасать Эйриха — было порвано, смято. Частично его покрывали брызги засохшей бурой крови, а подол был совершенно серым от грязи. Роскошные рыжие волосы спутались и потускнели. На лице еще виднелись следы от намордника.

Дойл наклонился и провел пальцем по ее щеке. Его жена, его ведьма. Он не знал, сможет ли когда-нибудь простить ей ложь. И сможет ли она когда-нибудь простить ему заключение в камере и страдания, которые выпали на ее долю из-за него.

Эльза как будто всхлипнула и распахнула глаза, блеснувшие в оранжевом свете камина нечеловеческим блеском. Впрочем, может, это была просто игра воображения — Дойл видел то, что хотел видеть.

— Торден, — пробормотала она хриплым, больным голосом. Закашлялась, вздрогнула и повторила уже звонче: — Торден?

— Я здесь, — зачем-то пояснил очевидное он и опустил глаза. Захотелось спросить что-нибудь вроде: «Как ты себя чувствуешь», — но он не стал этого делать, вместо этого нетвердо отошел к столу, налил вина, отпил сам и поднес Эльзе. Придержал кубок, пока она делала жадные глотки, и потом просто уронил кубок на пол. Эльза вздрогнула от громкого металлического стука и взглянула на Дойла.

— Тебе нужно вымыться и поесть, — произнес он, избегая встречаться с ней взглядом. — А после этого мы поговорим.

Она кивнула.

Кликнули служанку — Дойл запоздало и совершенно без эмоций осознал, что горничная Кори — и есть та самая Кори-ведьма. Одной больше, одной меньше — какая разница?

Он вышел из комнаты, оставив Эльзу заниматься туалетом, и просто прислонился спиной к двери.

Сон, пусть и в неудобной позе, несколько оживил его, очистил сознание, вернул трезвость уму и силу — телу. Сейчас, пожалуй, он мог бы осознать все произошедшее, но не хотел этого делать. Если бы можно было разом прекратить все движения мысли, он так бы и поступил. Тем более, что уже точно знал, как поступит дальше.

Он сделает все, что должен. Проследит, чтобы монахини Рикона, не уследившие за королевой (или же сознательно ей навредившие), были препровождены в самый строгий монастырь из существующих и никогда больше оттуда не вышли. Выпустит трех дурочек-ведьм из подземелий — потому что казнить их теперь было бы лицемерием. Передаст лично Эйриху и нескольким надежным людям из замкового гарнизона все сведения о безопасности Шеана, все планы потайных ходов и места сборов всех бандитских шаек. Милорду Эску, который из остатков королевского совета единственный отличался здравомыслием, опишет, какие действие необходимо предпринять, чтобы не допустить голода после чумы и нападения Остеррада. Сожжет планы реформ — или отдаст их Эйриху для вечернего чтения.

А после этого положит в сокровищницу кольцо доверенного лица короля, прикажет Джилу свалить в один сундук самое необходимое — и покинет столицу. Он утратил право карать и миловать от имени короля. Ему здесь больше не было места.

Пусть лучше вокруг высятся разрушенные стены Дойла, в котором он бывал всего несколько раз. Он займется восстановлением замка, объедет верхом все поля, будет вслушиваться в жалобы крестьян на погоду и поломанные ветром мельницы.

Сначала будет тяжело. Он не сразу привыкнет не ждать гонцов из столицы, не вслушиваться в шепотки, стараясь расслышать намеки на заговор. Но со временем слух потеряет шпионскую чуткость. Сон станет крепче и спокойней. Пальцы забудут, каково это — писать по многу страниц в день.

Он будет много и часто гулять по своим владениям. Выучит названия всего, что растет на его земле. От частого пребывания на улице бледное лицо покроется загаром. Люди привыкнут издалека узнавать его по походке и будут выходить из домов, отрываться от пахоты или жатвы и кланяться ему, но в их глазах не будет злобы или ненависти. Они никогда не увидят, что его руки по локоть в крови — и не только воинов. Он для них будет просто добрым милордом Дойлом, хорошим господином, который не мучает поборами и не портит девиц.

Вечерами он будет читать. Засядет учить эмирский по старым сказкам. Поймет, наконец, что такого интересного содержится в «Анатомиконе». Закончит начатую еще в юношестве и так и не дочитанную «Историю Старого города».