Ловец бабочек. Мотыльки - Карина Демина Страница 86

Лужицы чистым серебром.

Клены в нарядном убранстве, что свечи поутряни зажгли. И на душе вдруг хорошо сделалось, спокойно…

Сестрицу, конечно, жаль… видать, и вправду строг он был к ней без меры, если сбегла… но найдет, с кем сбегла, и тогда уж… полиция полицией, но у купцов своя справедливость.

Здание театру стояло, окруженное двойным кольцом старых тополей, что стражей. И гляделось при свете дневном не то, что вовсе убого, скорее уж неопрятно.

Стены в пятнах, что лишайные.

Колонны пузаты, но малы, будто придавлены тяжестью портика. И лица каменных муз, ставленных давненько, изрядно потемнели. Их бы или отчистить, или покрасить хотя бы, а то ишь, стоят мурзатые, что девки кордебалетные после гулянки…

По ступенькам Порфирий Витюльдович поднялся бегом. От же ж, еще одна привычка дурная. Человеку его годов и состояния пристала степенность, поважность, а он через ступеньку скочет.

Ишь, жениться невтерпеж.

А ить вправду невтерпеж. Порфирий Витюльдович, понявши это, усмехнулся. И ведь чем зацепила? Видывал он актрисок всяких. И Познаньских, и провинциальных, которым зело не хватало познаньского лоску, однако же амбиций было не меньше. И с балетными связывался, и с оперетными… и все-то одинаковы казались.

Тут же ж… верно говорят, серебро в бороду бес кидает.

Ничего.

Пускай… сколько можно бобылем быть?

Дверь была не заперта.

Тишина. Полумрак. И пустота. Мелкий сор под ногами… ишь ты… с семками ходют, с орехами, никакого уважения к театру. Провинция-с…

— Эй, — крикнул Порфирий Витюльдович, впрочем, без особое надежды, что хоть кто отзовется. — Есть живые?

И подумалось, что зазря он в такую рань приперся. Небось, спят все. Театры, они к полудню оживают, а теперь добре, если сторож сыщется.

— А кто вам нужен?

По лестнице с золочеными перилами — и тут не чурались пустого роскошества — спускалась рыжая красавица в наряде столь откровенном, если не сказать условном, что Порфирий Витюльдович испытал изрядное смущение.

— Ольгерда, — с собой справился он быстро.

Стоило красотке соступить с залитых солнцем ступеней, как лишилась она всякого волшебства в обличьи своем.

Актриска.

Оно и понятно, кому ж еще в театре быть-то? Молодая. Годков шестнадцать если разменяла, то и добре. И хороша, бесовка… очень хороша. А главное, распрекрасно о том ведает. Ишь, остановилась, облокотилась на перила, спинку выгнула, зад отклячила.

— А может, — томным голосом произнесла девка, — и я на что сгожусь?

— На что?

— А что вы хотите? — взмах ресниц. И локон, на мизинчик накрученный. Губки пухлые. Щечки розовые… тьфу, срамотища!

— Ольгерда тут?

— Не появлялась со вчерашнего вечера, — девица изогнулась паче прежнего. — А вчера она вовсе не в себе была… явилась… скандалить начала… потом заявила, что знать нас не желает… расторжения контракта потребовала.

Она закатила очи, и вид сделался преглупым.

— Подвела всех… мне пришлось за нее выходить в роли… а это так тяжело…

Утомленной девица не выглядела, как и огорченной.

— Значится, не появлялась?

— Нет. И если не появится, то контракт и вправду расторгнут. Ей придется выплатить неустойку, — сказала она, не скрывая злорадства.

Неустойка?

Тьфу, пустяк, выплатит. Однако же иное тревожило. Не в характере Ольгерды было устраивать пустые скандалы, да еще и ангажементом кидаться… вчера она уходила спокойной, довольной даже.

— Знаете, — девица, подхвативши полупрозрачную юбку, спустилась. Она приблизилась, обдавши густым тяжелым ароматом духов. — Мне кажется, Ольгерда — это не то, что вам нужно… она, безусловно, интересная женщина, но… вокруг много интересных женщин.

Рука легла на локоть.

Ноготки царапнули ткань, и почудилась та не самой надежною защитой.

— И любая будет рада составить ваше счастье…

— Благодарствую, — Порфирий Витюльдович ручку-то убрал. — Но я уж как-нибудь сам…

— Я не хуже…

— Это только тебе так кажется, — он помахал перед носом, разгоняя душное облако аромата. А девица-то обиделась… ишь, губки поджала, а в глазах слезы появились, хотя слезы — аккурат актерство. — Ольгерда где живет?

— Не имею чести знать, — она вздернула подбородок.

— Дура…

Она развернулась было, чтобы уйти, но Порфирий Витюльдович, повинуясь внутреннему порыву, сгреб воздушную юбку.

— Стоять. И рассказывай.

— Что рассказывать? И помилуйте, если вы меня не отпустите, я буду кричать!

— Кричи, — разрешил Порфирий Витюльдович. — Может, хоть голос у тебя есть…

— Вам Ольгерда нажаловалась? Боги! Подобной ревнивой с… стервы во всем театре не сыскать… да она что о себе возомнила? Будто самая талантливая… гениальная… а между тем фальшивка, каких поискать… и вечно от одного бегает к другому… да она с половиной города, если хотите знать, переспала! — гнев исказил красивое это личико.

Отвисла губка, обнажая остренькие не очень ровные зубы.

Лобик прорезали морщинки.

А левый глаз оказался чуть больше правого.

— И ты переспишь, — Порфирий Витюльдович только хмыкнул. — Небось уже готова ноги раздвинуть…

— Да что вы себе позволяете!

— Чего хочу, того и позволяю… или, думаешь, заступятся?

— Уважаемый! — на лестнице появился невысокий суетливый человечек. Он спускался, шлепая босыми пятками по ступеням, правою рукой придерживая штаны, а левою, свободной, впихивая в них расстегнутую рубаху. Та была измята, да и пятнами многими пестрела.

Бачки всклочены.

Волосики реденькие дыбом стали. Очочки на носу перекосились, того и гляди упадут.

— Уважаемый, что вы себе позволяете?!

Вопрос был глупым.

Порфирий Витюльдович давно уж позволял себе все, чего душеньке желалось. А ныне ей желалось схватить этого вот, хиленького, за цепку золотую, которая поверх рубахи повисла, да и тряхнуть хорошенько. Однако разум подсказывал, что цепка этакого обхождения не вынесет.

— Вы… вы… да как вы смеете! — возопил господин, поправляя сползающую лямку подтяжек.

Новомодные.

Зелененькие.

И с вышивкою. Порфирий Витюльдович тоже такие глядел, да передумал, уж больно девчачьими были все эти их цветочки с бабочками.

— Ты кто? — спросил он почти дружелюбно.

— Директор, — молвил господин, осознавая, что гость превосходит его и силой, и статью.