Черные клинки. Ветер войны - Евгений Перов Страница 82

Путь в город свободен.

Тут же лес, окружавший Изерон, пришел в движение. Сотни серых теней, в предрассветном сумраке похожие на призраков, устремились к воротам.

Поразительно, как мало нужно чужой крови, чтобы заново распалить костер ненависти, заглушающий боль от ран, наполняющий конечности небывалой силой, дарующий возможность сеять смерть.

Красная пелена заволокла глаза, когда Абигор обмазал лицо вражеской кровью. В голове теперь пульсировала лишь одна мысль.

Убивать…

Еще вчера он был едва в состоянии передвигать ноги, чувствовал себя старым, разбитым и медлительным. Оно и понятно – два долгих месяца его держали на цепи, словно пса, били, словно пса, а кормили много хуже. Насколько Абигор мог судить по своим истонченным рукам и ногам – он похудел за время плена почти вдвое. Даже та еда, что бросал последние несколько дней его новый друг, была не в состоянии вернуть хотя бы тень былой силы.

Но стоило пролить первую имперскую кровь, как мышцы налились сталью, в суставах появилась гибкость, а в душе разгорелся пожар.

Убивать.

Имперцы лишили его всего. Снова. В этот раз навсегда. Больше в этом мире нет ничего, что ему дорого. Мертвы друзья и недруги, соперники и соратники. Мертвы мужчины, с которыми он охотился и шел в бой; женщины, красотой которых он восхищался; даже дети, которых он нарекал именами и любил как собственных. Клана больше нет. Все мертвы. Осталось одно.

Убивать!

Остальные воины свободного народа еще даже не добежали до ворот, но Абигор больше не мог ждать. В его жилах бушевал огонь, унять который могла только кровь. В одиночку он помчался в спящий город.

Посреди пустой площади стояли ряды длинных зданий – казармы. Из ближайшей, потирая лицо ладонями, вышел человек в исподнем и направился к кабинке туалета. Увидев Абигора, сонный солдат принялся отчаянно тереть щеки и глаза – пытаясь понять, является ли варвар с окровавленным лицом и мечом в руке сном или явью.

С щелчком меч вошел в череп дурачка и остановился ровно посередине между глаз, которые смешно скосились, пытаясь рассмотреть кусок стали. Губы солдата шевельнулись, но ничего не произнесли. Убитый повалился на землю.

Абигор уперся сапогом в щеку поверженного врага и рывком выдрал меч из его головы. Едва клинок обрел свободу, из дверей показались еще два легионера. Такие же заспанные и полуголые, как первый убитый. Абигор метнулся к ним. Кончик его меча на миг исчез в груди одного.

Солдат неверяще уставился на красное пятно, растущее по центру груди. Он закачался, прижимая руки к ране. Второй легионер истошно завопил и помчался обратно. Прям как девица. А позади уже гремели воинственные кличи десятков разных кланов, спешивших на кровавую жатву.

Абигор отпихнул ногой умирающего солдата и ворвался в барак.

В тусклом свете факелов он увидел десятки двухъярусных кроватей, расставленных ровными рядами по обе стороны от широкого прохода. По проходу, продолжая вопить, бежал напуганный легионер. Остальные солдаты пытались понять, что происходит. Многие едва проснулись, другие успели слезть с кроватей и теперь, продирая глаза, пялились вслед своему сослуживцу или на скалящегося сломанными зубами Абигора.

Наверное, что-то подобное испытывает волк, ворвавшийся в загон для овец.

Абигор рассек грудь ближайшему легионеру. Полоснул спину следующего. Один молодой солдат попытался проскочить мимо, но Абигор поймал его свободной рукой за рот, разорвав щеку почти до уха, а затем – рубанул мечом по шее.

– Деритесь, падальщики! – собственный голос, сорванный и охрипший, казался чужим, голосом самой Смерти. Он был похож на скрежет ржавых цепей, на шипение раскаленных прутьев, приложенных к коже, на звук ударов палки, сыплющихся так часто, что их престаешь различать, и все они сливаются в один бесконечный удар.

Абигор бил, колол, рубил, рвал мясо зубами, выдавливал глаза. Липкие брызги лились на него теплым дождем. Каждая новая смерть придавала сил. Каждая новая смерть была противовесом, мешающим возрасту, голоду и ранам взять верх.

Немногие решались сопротивляться демону с острой сталью в руке и огнем в глазах. Но тех, кто оказался достаточно смел и проворен, чтобы схватиться за оружие, ждал все тот же конец.

Смерть.

Абигор даже не думал над тем, куда нанести следующий удар. Меч будто обзавелся собственным разумом, быстрым, как молния, и таким же беспощадным. Все, что оставалось, – не мешать ему. Клинок порхал словно птица, описывал круги, метался из стороны в сторону, жалил и кусал. Люди падали, как срезанные серпом колосья. От них отлетали куски тел, рук или ног. Все, кто был сейчас в этом бараке, разделились на два типа: тех, кто уже умер, и тех, кто скоро умрет.

Абигор ударил в очередной раз и вдруг остановился.

Убивать больше было некого.

Вокруг – лишь трупы. Изрубленные, изломанные, изуродованные.

– Где вы?! – закричал Абигор своим новым голосом.

Нет. Это несправедливо. Он еще не насытился. Он ведь только начал.

Одна нога предательски подкосилась, и Абигор упал на колено. Меч, только что живой, уткнулся острием в землю, а сил его поднять больше нет. В один миг возопили сотни старых ран и десятки новых.

Возле двери послышался шум. Абигор качнулся в ту сторону. Все, на что хватило сил. Несколько берсерков, крича что-то воинственное, ворвались в барак и замерли у входа, вытаращив глаза.

– Убью… – крикнул Абигор в ответ, пытаясь встать.

До собственных ушей донеслось лишь неразборчивое шипение, а встать так и не удалось. Он слышал, как неровное дыхание с шумом вырывается из груди, постепенно замедляясь. Абигор снова попытался встать, на этот раз – опираясь на меч, но руки колотило от слабости.

Ярость по-прежнему горела внутри – пуще прежнего, но теперь казалось, что она плавит его отяжелевшие мускулы и размякшие кости. Он моргнул, и веки слиплись от засыхающей крови.

Мертвец

Бенжу проснулся до рассвета.

Он знал, что случится сегодня. Кожей он ощущал надвигающийся тайфун. Сегодня умрут многие. Сегодня начнется война. Война, которая унесет жизни тысяч, сотен тысяч. Война, которая поставит человека на одну ступень с животными.

Когда-то давно, в прошлой жизни, Бенжу думал, что война может принести славу. Что она может сделать его героем. Но теперь он твердо уяснил, что в любой войне нет ничего славного. В ней есть только страх, умение его преодолевать, которое дураки зовут храбростью, и смерть.

Его снова захлестнуло чувство глубокого отвращения к самому себе, к тому, чем он стал.

Пытаясь унять дрожь в пальцах, Бенжу, несмотря на ранний час, налил себе вина. Он допивал второй кубок, когда снаружи послышались первые крики. Беспорядочные выстрелы быстро сменились звоном клинков. Бенжу не стал смотреть в окно.