Делириум - Лорен Оливер Страница 81

— Ты это несерьезно, — повторяет Хана.

— Меня здесь ничто не держит.

Хана снова поворачивается ко мне и смотрит в глаза. Я вижу, что обидела ее.

— Здесь есть я, — говорит она.

И тут мне в голову приходит решение. Простое до идиотизма решение.

— Бежим с нами, — недолго думая, выпаливаю я.

Хана с тревогой оглядывается по сторонам, но народ уже разошелся, а старик с тростью успел проковылять полпляжа и не может нас услышать.

— Я серьезно, Хана. Ты можешь пойти с нами. Тебе понравится в Дикой местности. Там так здорово. У них там целые поселения и…

— Ты там была? — перебивает меня Хана.

Я чувствую, что краснею, ведь я так и не рассказала Хане о ночи в Дикой местности, она может воспринять это как предательство. Раньше я ей все рассказывала.

— Всего один раз. И только пару часов. Там так чудесно, Хана. Это совсем не то, что мы себе представляли. А граница… Оказывается, ее можно перейти. Все совсем не так, как нам рассказывали. Они нас обманывали, Хана.

От избытка чувств я не могу дальше говорить. Хана опустила голову и теребит шов на шортах.

— Мы можем это сделать, — уже спокойнее продолжаю я, — давай убежим вместе, втроем.

Долгое время Хана ничего не отвечает, она смотрит на океан и щурится. Потом наконец встряхивает головой и грустно улыбается.

— Я буду скучать по тебе, Лина, — говорит она, и у меня начинает щемить сердце.

— Хана…

— А может, и не буду. — Хана встает на ноги и стряхивает с шорт песок. — Нам ведь это обещали? Никакой боли. Не такой, уж точно.

— Тебе не обязательно через это проходить, — я тоже поднимаюсь, — бежим с нами.

Хана безрадостно усмехается.

— И оставить все это? — Она обводит рукой пляж.

Я понимаю, что она шутит, но шутит только наполовину. Несмотря на все смелые разговоры, запрещенные вечеринки и музыку, Хана не хочет расставаться с этой жизнью, с этим местом. Это ее дом, другого она не знает. Это естественно, у нее здесь семья, будущее, хороший брак. У меня — ничего.

У Ханы подрагивают губы, она смотрит вниз и пинает носком песок. Я бы с радостью ее приободрила, но не могу придумать, как это сделать. Мне кажется, что сейчас у меня на глазах исчезает наша с Ханой дружба, нашу жизнь словно смывают волны океана. Все уходит: ночевки у Ханы с запрещенным поеданием попкорна в полночь; наши репетиции эвалуации, когда Хана в очках отца всякий раз, если я неправильно отвечала, стучала линейкой по столу и мы хохотали до икоты; то, как она двинула кулаком Джилиан Доусон, когда та сказала, что у меня нечистая кровь; то, как мы сидели на пирсе, ели мороженое и мечтали о том, что, после того как нам подберут мужей, мы будем жить в одинаковых домах по соседству. Все это уходит на моих глазах.

— Ты знаешь, что я не тебя имела в виду, — слова даются мне с трудом, в горле будто бы ком застрял. — Ты и Грейс — самые дорогие для меня люди. Все остальное… — У меня перехватывает дыхание. — Все остальное для меня ничего не значит.

— Я знаю, — говорит Хана, но по-прежнему не смотрит на меня.

— Они… они забрали мою маму, Хана.

Я не собиралась этого говорить. Я не хотела об этом говорить. Это получается само собой, я не могу сдержаться.

Хана вскидывает голову и смотрит на меня:

— О чем ты говоришь?

Я рассказываю ей о походе в «Крипту». Просто удивительно, что у меня получается связно рассказать все в деталях. Шестое отделение, побег, камера, слово на стенах. Хана слушает, не перебивая. Никогда еще я не видела, чтобы она была такой тихой и серьезной.

Когда я заканчиваю свой рассказ, Хана бледнеет, у нее лицо точь-в-точь как в детстве, когда мы по ночам рассказывали друг другу страшилки про привидения. В каком-то смысле историю моей мамы можно назвать историей про привидение.

— Мне жаль, Лина, — тихо, почти шепотом, говорит Хана. — Не знаю, что еще сказать. Мне очень жаль.

Я киваю и молча смотрю на океан. Интересно, остальной мир, мир, не избавленный от заразы, такой ужасный, как нам рассказывали? Уверена, что и про это нам врали. Гораздо легче вообразить место, как Портленд, с заборами, стенами и полуправдой, где все же пробиваются к жизни чахлые росточки любви.

— Теперь ты понимаешь, почему я должна уйти.

Это не вопрос, но Хана все равно кивает.

— Да.

Она передергивает плечами, словно хочет избавиться от дремоты, и поворачивается ко мне. В глазах у нее тоска, но она все равно улыбается.

— Лина Хэлоуэй — легенда.

— Да уж, — я закатываю глаза. — Может, даже героиня назидательной истории.

От слов Ханы мне становится легче — она назвала меня по фамилии мамы, так что теперь я знаю, что она все поняла.

— Я серьезно. — Хана откидывает со лба волосы и пристально смотрит мне в глаза. — Знаешь, я ошибалась. Помнишь, что я сказала в начале лета? Я думала, ты трусиха. Думала, ты слишком напугана, чтобы совершить настоящий поступок. — Она снова грустно улыбается. — Оказывается, ты смелее меня.

— Хана…

— Все нормально, — Хана машет рукой, — ты этого заслуживаешь. Ты заслуживаешь большего.

Не представляю, что можно на это ответить. Мне хочется обнять Хану, но вместо этого я обхватываю себя за плечи — с океана дует холодный ветер.

— Я буду скучать по тебе, Хана, — говорю я, немного помолчав.

Хана подходит ближе к воде и ногой подбрасывает песок. Песок дугой зависает в воздухе и сыпется вниз.

— Что ж, ты знаешь, где меня найти.

Какое-то время мы просто стоим и слушаем, как волны накатывают на берег. Волны перекатывают гальку, галька за тысячи лет превращается в песок. Может быть, когда-нибудь суша исчезнет и здесь будет океан. Или все превратиться в пыль.

Потом Хана оборачивается и говорит:

— Давай наперегонки до стадиона.

Она срывается с места, прежде чем я успеваю согласиться.

— Нечестно! — кричу я ей вслед.

Но я не стараюсь догнать Хану, мне хочется запомнить ее такой, как сейчас. Моя Хана. Она смеется на бегу, она прекрасна, светлые волосы вспыхивают в последних лучах заката, как факел, как маяк, как символ того, что впереди нас обеих ждет лучшее будущее.

Любовь — самое смертоносное оружие на свете: она убивает и когда присутствует в твоей жизни, и когда ты живешь без нее.

Но это не совсем так.

Приговор и приговоренный. Палач; топор; отмена приговора в последнюю секунду; глубокий вдох всей грудью и небо над головой.

Благодарю, благодарю, благодарю Тебя, Господи!