Девять унций смерти - Сергей Раткевич Страница 80

— Пришла пора вернуть то, что мне более не принадлежит, той, что давно и по праву должна носить это, — сказал он, открывая ларец.

И древняя корона гномских королей, одно из чудес света, посмотрела на собравшихся. Все ахнули от неожиданности.

А когда она наконец коснулась роскошных черных локонов Гуннхильд Эренхафт, все ахнули еще раз. От восторга.

А потом все заговорили вновь, и на сей раз Торди оказалось не так легко их утихомирить.

Наконец, старенький священник, отец Николас, встал и стукнул по столу своей кружкой.

— Мне кажется, все здесь забыли, зачем мы, собственно, собрались, — сказал он. — Я понимаю, политика — это страшно важно, быть может, поэтому все здесь только о ней и говорят, но я, как служитель церкви, должен напомнить, что есть нечто превыше земной суеты, а посему, с Божьей помощью: горько!

И свадьба вновь стала свадьбой.

Горько!

* * *

— Ну так что? — спросил Якш. — Песню вам спеть или сказку рассказать?

— Сказку спой, — попросила юная владыка всех гномов.

— Песню расскажи, — улыбнулся Фицджеральд.

— Что может быть очаровательней согласия в семье! — ухмыльнулся Якш.

— Только несогласие! — хором выдохнули молодожены.

— Так. Заказ ясен, — расчехляя лютню, улыбнулась Катрин. — Сначала сказку. Потом песню. Вперед!

И был день. И стал вечер. И были песни, которые сказки, и сказки, которые песни.

И была жизнь.

Новая жизнь.

Эта.

* * *

— Бабушка, так когда эльфы вернутся? — нетерпеливо спросил юный гном.

— Мне кажется, они уже здесь, — смахнула слезу старая гномка, а где-то там, вдалеке, пронзительной эльфийской рекой пела Якшева скрипка, сопровождаемая переливчатыми лютневыми переборами.

* * *

— Вот и оставались бы тут насовсем, — в который раз предложил Керц. — Чего вам еще куда-то ехать? Разве у нас тут не здорово?

— Здорово, — кивнул Якш.

— Ну так в чем же дело? Зачем вам еще куда-то ехать?

— Вот ты — в море ходишь, рыбу ловишь, — сказал Якш. — Это — твое дело, так?

— Ну, — солидно согласился Керц.

— И твой инструмент — это не молот кузнечный, а лодка и весла, и сети, и все такое прочее, что рыбакам в деле пособляет, верно? — продолжил Якш.

— Ну.

— А у барда какой инструмент главный? — спросил Якш.

— Скрипка, — сказал Керц.

Якш только головой покачал.

— Лютня? — вопросил Керц.

И Якш покачал головой еще раз.

— Голос? — попытался угадать Керц.

Якш улыбнулся и вновь качнул головой.

— Так что же тогда? — удивился Керц. — Память? Мысли? Умение стихи слагать? Хотя нет, умение — это мастерство, а не инструмент… Якш, ты меня совсем запутал! Я ж тебя совсем о другом спросил.

— Главный инструмент барда — это дорога, — сказал Якш.

— Дорога? — поражение вопросил Керц. — Почему дорога?

— Она, как струна, — промолвил Якш. — Идешь по ней, а она тебе поет, она тебе рассказывает. Нужно только внимательно слушать и старательно запоминать, понимаешь?

— Ну наконец-то ты сам это понял, — тихо шепнула скрипка.

— Понимаю, — ошарашенно выдохнул Керц и поглядел на Якша с новым уважением. Очень так серьезно поглядел. — Вот почему ты не можешь остаться.

— Мы с Катрин, — поправил его Якш. — Мы с Катрин не можем. Наш главный инструмент — это дорога, нельзя нам на одном месте сидеть, каким бы прекрасным оно ни было.

— Ну… тогда… в гости приезжайте, — сказал Керц. — Все наши рады будут. Даже старые зануды обрадуются.

— Обязательно, — ответили Якш с Катрин. — Обязательно приедем.

* * *

Вот так все и закончилось.

Хотя… почему закончилось?

Разве за первым звуком музыки не рождается тут же второй? Разве имеют окончание солнце и ветер, дождь и листопад? Они лишь приостанавливаются иногда, как певец, который замолкает на миг, чтоб набрать воздуха для следующей ноты. И разве могут закончиться знаки на нотном листе?

Что?

Неужели?

А ты переверни страницу…

ДЕВЯТЬ УНЦИЙ СМЕРТИ

Снег. На всю Марлецию — снег. Не хуже, чем в Олбарии, честное слово!

Шарц так и не привык, не смог привыкнуть к снегу, звездам и прочему. Его это восхищало так же, как в первый раз. Вот словно только что увидел это нежное, невесомое, узорчатое чудо, белым сном заволакивающее землю…

Снег… снег… снег…

Удивительный, непонятный, усыпляющий пристального наблюдателя, шепчущий что-то загадочное на своем снежном языке, вечно стремящийся к земле… снег…

«Скорей бы домой! — думал Шарц, сидя на подоконнике с книгой в руках. — Хорошо здесь, в Марлеции. Замечательно. Просто чудесно. А дома все равно — дома. Там жена, дети. В комнате тепло, весело… Да разве может быть холодно и скучно в комнате, где есть жена и дети? Каждому, у кого все это есть, и так понятно, что к чему. А у кого нет… Милые вы мои, да что ж вы ушами-то хлопаете? Да как же это можно, чтобы одному быть? Эдак и умереть недолго. Одиночество — хворь тяжелая и страшная. Запускать ее ни в коем случае не годится. А лечится она одним-единственным способом: отыщите еще одного такого же больного или больную и станьте друг для друга… всем. Теплом очага, уютом вечерней беседы, нескончаемым звездным небом, ярким утром, дневными трудами и детскими шалостями, всем… даже восхитительным снегом за окном».

Шарц перевернул страницу и потянулся.

Снег.

Снег за окном.

На всю Марлецию — снег.

«Когда звезд становится слишком много, они осыпаются на землю снегом, чтобы потом растаять и по весне взойти травой!» — думал Шарц.

Доктору Марлецийского университета, известному лекарю, сэру Хьюго Одделлу было хорошо известно, что это не так, но мало ли что ему там известно, этому сэру доктору!

Наука наукой, а звезды звездами.

Особенно, когда снег…

Хорошо все-таки, что он сюда приехал. Надо бы почаще ездить. Уже одно удовольствие покидаться снежками со своими стипендиатами, с гномами и гномками, которых он сам отобрал для обучения на лекарском факультете, одно это чего стоит!