Черный Янгар - Карина Демина Страница 80

– Уходи, – ответила я, поднимая шерсть на загривке. А он лишь рассмеялся нехорошим лающим смехом:

– Хийси!

Я видела его. И кривоватое лицо. И рубаху, надетую наизнанку, подпоясанную плетеным ремешком. И драные на коленях штаны. На левую ногу брухва был бос, на правой же носил изрядно прохудившийся продранный сапог. Он осклабился.

Чует меня.

И знает, сколь молода я.

Слаба.

А он… Его окружали обрывки нитей. Брухва жил долго, верно, вторую сотню лет разменял. И людей водил по незримым запретным тропам. Взамен брал плату невысокую.

Легкие сны.

И толика радости.

Свет в чужих глазах.

Смех и страх.

Стон или крик. Боль. Слезы. Счастье и горе.

Ничем старый паук не брезговал. И я, тряхнув головой, зарычала. А брухва погрозил мне посохом. И в следующее мгновение исчез.

– Кейсо! – Я вдруг поняла, что произойдет дальше. – Кейсо, надо уходить!

Мой лес сонно заворочался, застонал, раскрываясь перед чужой силой. Рваными дырами поползли снега, обнажая черную землю. А та поспешила выбросить редкую зелень молодой травы. Но не прошло и минуты, как пожухла трава, посерела, стала пылью.

Брухва спешил тянуть силу. И я, отчаянно пытаясь выиграть мгновения, рвала его плетение. Но где мне устоять перед хозяином дорог? Выбравшись из башни, которая сама, казалось, пошатнулась, накренилась, готовая рухнуть, превратиться в груду камней, я вдыхала раскаленный воздух. Пила его, черпала чужую волю, грязную, как вода в сточной канаве.

– Хийси… – шипел старик, раскидывая плети чужих воспоминаний.

Девочка бежит по горячим камням, смеется, тянет руки…

Жмурится старик, ловит последние капли осеннего тепла. Дни его сочтены, но он счастлив…

Женщина, задумавшись, смотрится в озеро, гадает, куда ушло то, прежнее отражение, в котором она была молода и прекрасна…

Сотни лиц и тысячи украденных мгновений, за каждым из которых мне мерещится кривая харя брухвы. И снова слышу шепот его:

– Хийси… слабая…

Слабая.

Я отказалась убивать и лишилась той силы, которая отпугнула бы его и любую иную нежить. Теперь незнакомые люди, запертые в памяти брухвы, пожранные им, окружали меня.

За каждым – путь.

И сколько же их?

Раскинулись дороги, сплелись змеиным клубком, ползут, меняются, зовут меня ступить. Всего лишь шаг, Аану, один-единственный шаг… Где ты хочешь оказаться?

В Лисьем логе? Помнишь овраг за поместьем, тот самый, с ручьем на дне? Ты еще пускала палочки-кораблики с парусами из зеленых листьев. Стены оврага поросли густой травой, в ней удобно было прятаться. И ты пряталась. Целый день проводила там, на дне, не чувствуя ни голода, ни жажды.

Или вот конюшня. Сытное тепло, запах лошадей и сена. Голубиное воркование под самой кровлей. И колючая солома, в которую ты зарываешься, словно в перину…

Сделай шаг, Аану.

Узорчатая тропа сама ложится под ноги.

– Нет!

Я переступаю через нее и едва не касаюсь другого пути.

Чужой?

Но хочешь, твоим станет? Судьбу тоже украсть можно. И разве не мечтала ты хоть раз оказаться на месте сестрицы? Чтобы тебя любили так же, как любят ее? Решайся, Аану.

И окажешься во дворце кёнига, любимой его женой.

– Нет.

Подумай, Аану. Роскошь нарядов вместо медвежьей шкуры. И драгоценные камни в волосах. Золото и серебро, несметные богатства у ног твоих. Власть.

– Нет!

И тропа сворачивается. А брухва шипит уже раздраженно:

– Хийси!

Он бросает под ноги третью дорогу. И в нос вновь шибает запахом гнили.

– Иди, – велит старик, тень которого видна мне. – Твоя. Если не побоишься.

Хранитель путей не лжет.

И я касаюсь босой ступней камня. Какой холодный… И не камень вовсе уже – песок. Белый, речной, ракушки проглядывают. Куда ни глянь – песок. Он добирается до ограды, сработанной кузнецами. А я разглядываю железные прутья, каждый – с два моих пальца толщиной. На вершинах их – острые пики. А на пиках – человеческие и звериные головы.

Мухи жужжат, вьются над ними.

Снова падалью тянет.

– Ну же, иди! – Брухва уже стоит рядом и тычет посохом в спину. – Погляди, что тебя ждет.

Шаг.

Песок ласкает стопы, нагрелся на солнышке. И, присев, я зачерпываю горсть его, чтобы тут же позволить стечь сквозь пальцы. Надо же, я снова чувствую тепло.

– Ну-ну, глупая хийси.

Глупая? Пускай себе.

За оградой – скамьи, а на скамьях – люди. Замерли.

– Это пока.

От удара посоха брухвы мир вздрагивает и люди оживают. Меня оглушают крики, свист…

Что с ними?

Это не ненависть, но лица искажены. И пахнет от людей безумием. Оно одно на всех, словно волна накрыла толпу, заставляя ее двигаться в едином порыве, подаваться вперед и отступать. Визжать. Плеваться. Швырять огрызками и гнилью.

– Азарт! – Брухва облизывает губы. Язык у него синий, распухший, как у утопленника. – Вкусно… будет вкусно.

Он молодеет, напиваясь этой заемной силой, а я отворачиваюсь и оказываюсь у самых ворот, которые медленно открываются. И толпа замирает в каком-то жадном предвкушении. Слышу скрип ворота и хриплое дыхание рабов, этот ворот вращающих. Гудение веревки.

Совокупный вздох толпы.

И шелест песка под ногами.

– Он здесь, чтобы убить тебя. – Брухва пятерней разбирает спутанные волосы. – Если, конечно, ты не убьешь его, хийси.

Человек в железном панцире, начищенном до блеска. В нем, как в зеркале, отражаюсь я.

Медведица?

Девушка в медвежьей шкуре, слишком тонкой, чтобы защитить от удара.

А человек ударит. Он уже поднял копье, и листовидный наконечник его ищет цель.

– Сначала ранит, – деловито замечает брухва.

– Почему?

Мой убийца знаком мне. Подпаленные волосы его заплетены в три косы, а рыжеватая борода украшена алыми ленточками. В левом ухе сверкает зеленый камень.

Гирко.

Он явился рассчитаться за пережитый страх, и толпа приветствует его криками, хлопками, свистом.

– Почему им нужно зрелище? Это же люди.

Копье замирает, чтобы слететь с ладони. И я чувствую боль. Кровь из рассеченного плеча хлынула в песок. А Гирко скалится: он будет убивать меня медленно.