Работа для рыжих - Юлия Фирсанова Страница 80

— Я не желаю никому прислуживать, — буркнула я сердито, новые песни на старую тему вызывали ощущение сродни зубной боли, тем более неприятное, что такого про Силы и служителей мне еще никто не говорил. Это что же получается, меня как собачку колли специально вывели в пастушечьих целях?

— Глупый ребенок. — Голос артефактчицы теперь звучал почти нежно. — Ты уже служишь и будешь служить всю свою жизнь — Вселенной, мирам, созданиям, их населяющим. Боишься, что станешь девочкой на побегушках?

Я молча кивнула.

— Не стоит. Посвящение и признание миссии служительницы ничего не изменит в твоей жизни, никому из Сил не нужны рабы или прислужники. Они другие, совсем другие. Долг служительницы не перед Силами, перед Творцом, он в том, чтобы идти туда, куда ведет сердце, и поступать так, как оно велит. — Тонкие пальцы легонько коснулись моей груди и, казалось, вложили уголек. — Посвящение станет лишь защитой и помощью, не оковами.

— Спасибо за разговор, подумаю над вашими словами, — пробормотала я, оглушенная информацией. Я инстинктивно чувствовала, что сказанное Фегорой не просто правда — истина, и от этого становилось только хуже. Голова гудела чище чем после эльфийской попойки-попевки, то есть свадьбы Лакса. Горели щеки. Мне было стыдно.

Вроде бы почти все, что говорила женщина, я слышала то от одного, то от другого собеседника: Гиз, Кейр, один настойчивый эльфийский старейшина, Гарнаг… Вот только теперь обрывки, кусочки информации сложились в целое, как мозаика. И я увидела общую картинку. Я думала о проблеме в ключе «без меня меня женили», а дело было в другом. Как цвет глаз у кого-то серый, у кого-то карий или зеленый, и ничего с этим не поделать, а в общем-то, исключая отдельных неуравновешенных и несамодостаточных личностей, никто поменять и не стремится. Я своим поведением, если принять слова Фегоры на веру (а не верить ей не получалось), как раз поставила себя в ряды недовольных оттенком радужки.

Выходит, служительницы — это не профессия, а диагноз. Ох ты блин! И жить с этим диагнозом проще, если имеешь дополнительные резервы. Таковые может дать печать. Печать, хм… Звучит не очень приятно. Не клеймо, конечно, но все-таки. Что это такое и с чем ее едят?

Я, пока не напридумывала всяких страшных гадостей, озвучила вопрос и получила спокойный ответ:

— Точно об этом ничего не известно. Говорят, печать своего рода якорь для чистой энергии Сил, оставленный на создании из плоти. Обращаясь к печати, избранный получает прямой и мгновенный доступ к мощи Силы.

— Кнопка экстренного вызова, — задумчиво пробормотала я, укладывая на полочку в гудящей голове важный факт, и теперь уже решила поудивляться другому: — Откуда вы столько знаете? Неужели все артефактчики столь образованны? Как-то не верится.

— Знание — это единственное сокровище, которое невозможно утратить, — проронила Фегора с мудрой и грустной улыбкой.

— Ну не скажите, склероз или болезнь Альцгеймера — воры не из последних, — машинально парировала я и выдвинула предположение: — Ты не всегда жила на Артаксаре?

— Я бывала во многих мирах, — согласилась женщина, как мне показалось, с облегчением, пальцы ее погладили корешок отодвинутой книги и упали на стол птицей со сломанными крыльями. — Но я не могу поведать тебе об этом, служительница. Мои тайны не должны быть раскрыты.

— Хорошо, я не буду больше ничего спрашивать. Только… — Пришлось набрать в грудь воздуха, а заодно запастись храбростью и выпалить побыстрее, пока не передумала. Сама ведь сказала мне делать, как велит сердце, ибо только оно знает, что важно и нужно! Теперь получи и распишись, Фегора. — Вы котика от себя не прогоняйте, он очень скучает. Не хотите к мужу возвращаться и ожерелье брачное надевать, ваше дело, но животинку не гоните прочь. Ему плохо одному, тоскует. Мы в ответе за тех, кого приручили!

Цитата из Экзюпери завершила прочувствованную речь, и воцарилось молчание. К чести артефактчицы, она не ринулась с ходу все отрицать. Она вообще ни слова не сказала, будто даже дышать перестала. Сидела такой статуей, как если бы ее Горгона Медуза взглядом подарила. Не плоть — камень. Выходит, мое сердце не соврало, и я все угадала. Нет, не так, я ведь не гадала, говорила то, что считала не только правильным, а еще и точным. За ночь догадки выросли до осознания и понимания.

Шерсть встреченного в лесу кота на платье, подмеченная и идентифицированная Кизом, расставила все по своим местам. Зверь, ведомый рунами, ни к кому другому, кроме как к хозяйке, бежать не должен был. А что до того дня, пока я мешочек с заклятием на него не навесила, найти Фегору не мог, так она артефактов вокруг себя небось навертела таких, чтобы спрятаться, что и Гарнаг не сыскал бы, куда там коту, зверю пусть волшебному, но магии сокрытия не наученному. Так вот я рассуждала, а потом услышала вопрос:

— Кто еще знает?

— Киз — наверняка, Гиз — скорее всего, — честно посчитала я. — Мы никому не расскажем. Личная жизнь неприкосновенна и все такое.

— Через Сарласса он может отыскать меня, — прошептала Фегора. Нет, страха в голосе не было, только тоска, какая-то обреченность и разливанное море вины.

— Спрячьте кота той же магией, какой сами закрываетесь, на шею ему чего-нибудь повесьте, — предложила я элементарный выход, и изумленный взгляд, подаренный в награду, сделал очевидным факт из разряда общеизвестных: «Слона-то я и не приметил».

Не знаю уж, что именно стряслось между Фегорой и ее благоверным, почему она решила оборвать все связи и спрятаться в лесах, да так, что и домашнюю зверушку не прихватила, не мое дело. А только жаль ее по-бабьи. В глазах такая тоска, что и слепому ясно: от кого бы ни убегала, не забыла и любит, но столь же ясно: не вернется. Я протянула руку к ладони артефактчицы и бережно погладила ее, шепча:

— Ваше брачное ожерелье мы забрали из дома смотрителя лесной дороги. Оно лежало запертым в шкатулке с заклинившим замочком. Мне кажется, благословленная вещь вернулась к хозяйке из тех далей, в которых была оставлена. Я таких ожерелий раньше не видела и не знаю всех их значений, но Киз сказал, если оно целое, союз по-прежнему существует. Ничего еще не погублено безвозвратно. Поэтому, я думаю, что бы ни случилось между вами, все еще может измениться.

— Измениться? Вернуться? Девочка, ничего ты не понимаешь, — горько усмехнулась Фегора. — Он ветер и сила, он всегда говорил, что я дура, отдаю себя тем, кто не оценит, что все глупо и зря. Я спорила и делала по-своему, а теперь ничего не исправить. Дура.

Кажется, артефактчица плакала. Без всхлипов. Говорила, а слезы катились и катились из-под длинных ресниц. Крупные, как жемчужины.

— Дура — умная… Я вообще не знаю, как это определить наверняка, кто дурак, кто мудрец. Тестам на ай-кью никогда не доверяла. Кто-то математические задачи как орехи щелкает, кто-то такие пироги печет, что слюной истечешь от одного запаха. Каждому свое и каждый в чем-то гений, исключая лишь по-настоящему больных, тех, что больше растения, чем люди. У меня давно знакомая была, я, каюсь, ее полной дурой считала, а потом услышала, как она поет. И моя душа летела за песней, с тех пор не сужу никого. Наверное, редкие гении могут быть умны и безупречны во всем, только я таких уникумов не встречала. А в отношениях между людьми все еще сложнее, чем в иных сферах. Опыт рождается из ошибок. Любой, самый невинный и самый страшный — нет разницы. Кто бы и в чем бы не ошибся, если это действительно была ошибка, а не подлость и предательство, заслуживает прощения. И его просит не самый виноватый, а самый мудрый, — я говорила и говорила, словно бы в пустоту, не утешая, не увещевая, не давая советов. И что-то сдвинулось в тех наслоениях безнадежного горя, под которыми жила артефактчица не год и не два, а гораздо больше. Жила, воздвигнув между собой и самой памятью о своем избраннике высоченную стену, чтобы не рехнуться от горя, крутясь, как белка, в колесе памяти, перебирая реальные и мнимые ошибки. Сейчас она снова разрешила себе вспомнить о муже.