Идущие в ночь - Владимир Васильев Страница 8

Сумку я опустил в углу, у самой двери. И взглянул на громадные песочные часы, реликвию времён Хадасской войны. Неумолимо близился восход Четтана. Ещё несколько часов, и синий по-вечернему Меар скроется за силуэтом Неспящей башни.

Я вздохнул и на минутку повалился на низкое ложе, как всегда поступал перед дальней дорогой. Но прежде запер окна. Запоры эти сработал я сам и поставил в первый же синий день жизни в этом доме, и на окна, и на двери. Потому что зверю, что живёт во мне, совершенно нечего делать красным днём на улицах Дренгерта. Но сейчас дверь запирать незачем — я скоро уйду.

Вечером, когда я доберусь до мельницы, мгла, медленно заволакивающая память, не заставит себя ждать. Моран умрёт, а вместо него родится взрослый Вулх. Хищник. Зверь. Чужак.

Я очнусь на пересвете. Голова будет ясной и свежей — к счастью, я не знаю, что такое похмелье. Пива-то я сегодня выпил изрядно… Даже не скажу — оттого ли, что я оборотень, или просто организм у меня такой. Не знаю, и всё тут.

Вскоре я вскочил — разлёживаться времени не было. И я пошёл к соседу. Надо же объяснить, что я нанялся на работу, попросить присмотреть за домом… Какая разница, что я никогда в этот дом не вернусь? Сосед должен верить, что вернусь. Вот пусть и присматривает, тем более, что в конце концов он приберёт моё нынешнее жилище к рукам. Не заплатив ни гроша, заметьте.

С соседом я говорил минут двадцать; потом вернулся за сумкой, ещё раз замер в знакомой и привычной комнате… Тьма, за что мне была уготована судьба бродяги, которому не суждено отыскать под двумя светилами-Близнецами свой истинный дом? Я вздохнул.

В общем, к переправе я отправился куда позже, чем рассчитывал. В Дренгерте, как в любом нормальном городе, многие придерживались красного цикла, и сейчас по их понятиям было время глубокого сна. Но не меньше было и тех, кто предпочитал жизнь при свете Меара. Гудели, как шмелиные гнёзда, кабаки и таверны, а толстая тётушка Фили зазывала шатающихся по улицам бездельников в свой полулегальный бордель. Девочки тётушки Фили строили тем же бездельникам глазки из окон второго этажа. Бездельники пускали слюни и машинально шарили в карманах и на поясе, там, где полагалось висеть кошелькам. Надо сказать, местные щипачи часто повергали бездельников в изумление — кошелёк в половине случаев находился вовсе не там, где ему полагалось. На рыночной площади, как обычно, было не протолкнуться. Заглушая многоголосый гам, прозвонил колокол на Неспящей башне — я оглянулся. Наверное, я долго больше не услышу боя дренгертского колокола. Если вообще ещё когда-нибудь услышу.

Я уворачивался от чересчур назойливых продавцов и отпихивал рыночную шпану, не испытывая при этом обычной злости. Шпану я не любил. Попрошайничают, а могут и стянуть чего при случае. Вроде ж не калеки, что мешает работать? Рук в городе, как обычно, не хватает, мастеровые работников берут без разговоров. Нет — попрошайничают.

Я направлялся на юг, к переправе через Юбен, соединяющей дорогу, что вытекала из западных земель, с наезженным трактом на Запредельные восточные княжества. Дорогу эту проложили ещё хоринги — в незапамятные времена, которых теперь никто толком не помнит. Она так и не заросла лесом, потому что хоринги понимали лес куда лучше людей. По ней ходить отваживались только смельчаки-одиночки, да горские караваны, вооружённые до зубов. Караваны проходили только самое начало дороги, а потом отклонялись на юг, к Плиглексу. Мне, похоже, предстояло идти этим негостеприимным путём гораздо дальше, к местам последних хорингских поселений. В компании вороного жеребца и дикой карсы, которая, по словам Лю-чародея, предана мне, словно пёс хозяину. В последнее я, понятно, верил не больше, чем в милосердие людей, обнаруживших оборотня.

Протолкавшись сквозь рыночную толпу, я миновал оружейный квартал, квартал Синих Светильников, нуртские трущобы, где приходилось всё время держать левую руку на рукояти ножа. Левую, ибо заподозри местные головорезы, что правая рука прохожего шарит под плащом, прохожему точно несдобровать. Я же правой рукой беззаботно помахивал, и меня не тронули. Как всегда. Впрочем, если бы стало туго, а подраться желания не возникло бы, стоило мне упомянуть имя старого Вара Гремячей Глотки, и дорогу тут же очистили бы без лишних разговоров. Обитатели нуртских трущоб прекрасно знали, благодаря кому они ещё не передохли с голоду.

У Южной стены скучали четверо стражей, а из караулки перед самыми воротами доносился раскатистый храп. Четтанская смена, поди, отсыпалась. Ворота были заперты, так же, как и северные. На востоке не было ни стены, ни ворот, там протекал Юбен. А западная стена была глухая — кому придёт в голову отправиться в Дикие земли? Только психу или нелюди, вроде меня. Но нужно было сохранять важный и таинственный вид, ведь я не нелюдь — для остальных.

Одного из стражей я даже знал — Гудда Три Лапы. Он тоже меня узнал, приветливо кивнул и опёрся на ритуальную пику.

— Привет, Одинец!

— Привет, Три Лапы. Как служба? — отозвался я с готовностью. Гудд был смышлёным парнем и добыл мне немало сведений о перемещениях караванов по южным дорогам. В свою очередь у него не было оснований жаловаться на мою скупость — платил я всегда исправно и щедро, потому что сведения были действительно ценные, а в моём деле это много значит.

— Идёт служба… помалу. — Три Лапы многозначительно подмигнул. — А ты теперь с Лю работаешь?

Старик обещал утрясти вопрос со стражей, и, несомненно, утряс.

— Тише, Три Лапы! — я притворно всплеснул руками. — Это ведь страшная тайна!

Гудд и остальные стражники довольно заржали, и я вместе с ними. Некоторая фамильярность льстила им, простым солдатам, а мне была весьма на руку их вера в некие совместные дела с Лю-чародеем.

— В Айетоте новости, — сообщил Три Лапы. — Беша Душегуба хлопнули. И с ним ещё двоих — костолома из Ранимировых и Бешева деньговара, не местного, приехал как раз на свою задницу.

— Стража? Или Чистые братья? — спросил я равнодушно. Судьба Беша меня совершенно не волновала.

Три Лапы нахмурился.

— Тьма его знает! Болтают, что у Беша последние круги жила взрослая карса. Наверное, это она постаралась, потому что от всех троих мало что осталось.

Самого Беша я не знал и никогда не видел, но с одним из его людей, а именно со старым пьянчугой по прозвищу Унди Мышатник, я встречался регулярно. Унди мёртв, упокой Тьма его нетрезвую душу, а теперь пришёл черёд и его хозяина, Беша Душегуба… Что же, я всегда считал, что дела вести нужно иначе, нежели вёл Душегуб. Может быть, поэтому я ещё и жив, а он уже нет?

— Карса, — сказал я с отвращением. — Всегда ненавидел этих проклятых кошек. Помнишь, когда две карсы сбежали из бродячего зверинца? Полкруга назад? Кровь тогда неделю не могли отмыть от мостовой у Неспящей башни…

Три Лапы вздохнул:

— Помню… Лучше б не помнить. До сих пор мутит, стыдно сказать. Железом так не суметь, как эти шельмы когтями или клыками… Зверьё, одним словом. Не скажу, чтобы я любил Беша, но мне его жалко — такая смерть не для людей. Даже для таких, как Беш.