Легион Безголовый - Сергей Костин Страница 8

На улице издыхает жаркое солнце. Топится асфальт, от городской свалки несет польской “Шанелью” пятого номера, которую по акту вылили сотрудники контрабандного отдела. До речки донести не могли?

— На автобусе? Или на частнике? После того как мы угробили, да простит меня капитан за словоблудие, в тайге приписанный к отделу джип, начальство никак не желает пойти нам навстречу и выдать новое транспортное средство. Дядя Миша, наш завгар, уже полгода обещает собрать из ненужных запчастей что-нибудь на колесах. Но обещания на то и обещания, чтоб обещаться. А пока мы с напарницей разъезжаем по местам преступлений на свои кровные.

Решаем добираться до аэропорта на общественном транспорте. У Баобабовой никто и никогда не спрашивает билета или удостоверения. Верят на слово. Я же всегда плачу. Нет, корочками не пользуюсь. Мне их для других дел выдавали. Совесть потому что имеется. Простая старшелейтенантская совесть. Слово такое есть.

Автобус попадается пустой. По словам старенькой кондукторши, мирно дремлющей на задних сиденьях, народ в нынешнее время не торопится прописаться на вокзалах Аэрофлота, над которым кружит без устали страшный самолет.

— Почему страшный? — интересуется Баобабова, усаживаясь с кондукторшей. Собирать сведения не ее задача, но в нашем отделе инициатива ненаказуема.

Через громкоговоритель в разговор вступает водитель, пожилой дядечка в кожаной кепке.

— Потому что страну довели. Целый аэроплан круги нарезает вторую неделю, а им все по барабану. — Кому по барабану, водитель не уточняет. — Пассажирский грузопоток слабеет, заработки падают. Из аэропорта битком, обратно два-три идиота, вроде вас.

— Мы не идиоты, мы из милиции, — объясняю цель поездки, пока Машка не обиделась на идиотов. — Так почему страшный самолет-то?

Дядечка несколько минут молчит, сосредоточенно вглядываясь в дорогу. В задумчивости пропускает пару остановок. Обиженные пассажиры с чемоданами швыряются вслед камнями.

— Смеяться будешь, лейтенант. — Дядечка резко крутит руль, объезжая яму. — Утром диспетчеров вез. Со смены. Нехорошие вещи рассказывали. Если для работы нужно, поделюсь.

— Очень нужно. — Достаю блокнот. Ручку дает, а может, и дарит, дядечка.

— Про то, что в аэроплане том никого нет, знаешь уже?

— Чего ж тут страшного?

Дядечка бросает руль и хватает меня за грудки. Лоб его покрыт мелкими капельками пота.

— А песни кто поет?!

Дотягиваюсь до руля. Мы хоть и на отечественном автобусе, едущем по отечественной трассе, но рулить хоть немного надо.

— Кто поет?

— А вот это уже твоя задача, лейтенант, разобраться. Врать не стану, сам не слышал, но ребята говорят, как только ночь наступает, слышатся с неба песни разные. Все больше непонятные для уха настоящего русского мужика. А на небе в это время кто летает? То-то же. Других аэропланов нет. Чего я тебе, лейтенант, объясняю? Сам разберешься, чай, не младший, а старший уже. Значит, заслужил. Руль-то ровней держи, ровней. Молодец, лейтенант. Когда надоест преступников ловить, обязательно к нам на автобазу приходи. Руки у тебя золотые. А то некому уже, понимаешь, автобусы мыть.

Возвращаю руль, перебираюсь к Баобабовой. Машка, задружившись с кондукторшей, объясняет старушке, в каком ателье шьют такие прочные, а главное — модные топики. Назначение связки гранат объясняет просто — фенечки. Кондукторша чуть не пищит от восторга.

— Маш, тебя можно?

Баобабова пересаживается поближе.

— Слышала, что мужик сказал? Поет кто-то в самолете. Может, ошиблись диспетчера?

Машка задумчиво поглаживает голову.

— Напарник, не тереби мозги. Прибудем на место, все выясним. Лично я думаю, ничего серьезного не ожидается. Мы ж не в Копенгагене — в России. У нас одна правда и закон один. Разберемся. Расскажи лучше, когда ты у Садовника последний раз был.

Вопрос о Садовнике до недавнего времени считался закрытой темой. Человек, усилиями которого был создан отдел “Подозрительной информации”, человек, который, не жалея ни личного, ни обеденного времени на борьбу со всякого рода агрессией по отношению к Земле, восьмой месяц находится на излечении. Нет, не в кремлевской больнице. В обыкновенной психушке. Взяли его на порче общественных газонов. Ромашки собирал. У Садовника действительно бзик имелся: лепестки у ромашек окучивать.

Думаю, взяли его внезапно. Иначе с чего вдруг Садовник растрепался, что он чуть ли не единственный спаситель человеческого общества и представитель неофициального правительства Земли, занимающегося проблемами безопасности планеты. За то и лечится. Для психиатров такая история болезни достаточное основание для изоляции.

— Недели две назад ходил.

— Мне неприятно говорить о Садовнике. Необычный он человек. Слишком много знает и слишком мало говорит.

— Лесик, можешь отвечать более развернуто?

— Нечего отвечать. Самого не видел, не смог пробиться. Санитары говорят, что сидит на койке, пускает слюни. Нянечки на него жалуются. Совсем старушек загонял с уткой. Выпиской даже не пахнет.

— Да… — вздыхает Машка. — Был человек, и практически нет человека. А помнишь, какими делами ворочал? Генералы шапки каракулевые перед ним ломали. Угробов моргнуть не смел.

— Чего уж там. Подъезжаем вроде?

В окнах показываются приземистые очертания аэропорта. Стоянка личного транспорта пуста. На въездной эстакаде ни одного автобуса. Зато огромная очередь желающих покинуть вокзал.

— Лейтенант, видишь, что творится? — Дядечка водитель специально для сотрудников милиции говорит в микрофон. — Аэропланы не прилетают, не улетают. А народ, как из дыры черной, на остановки прет. Полными автобусами в город отвожу.

Пробираюсь к передним дверям.

— Ты, батя, вот здесь остановись. Незачем народ беспокоить.

— А его беспокой не беспокой, он все равно беспокойней не станет. Ему ж все до плафонов. Ты, лейтенант, разберись здесь по всей строгости закона. Если помощь потребуется, завсегда готов. Сам помогу и товарищам передам.

Выходим. Автобус, фыркнув, ползет к остановке. Очередь, с чемоданами, сумками и рюкзаками, волнуется, проверяя нумерацию по ладошкам. Люди ругаются, толкаются, проявляя недисциплинированность и зачатки общественного беспорядка.

Маленький мальчик, с бумажным самолетиком в руках, с укором смотрит на меня. Словно спрашивает, что ж ты, дяденька лейтенант, порядок не наводишь? Отвожу взгляд. Хочу, но не имею права. Для другого вызван.

Автоматические двери вокзала никак не хотят распахиваться. Баобабова, вскрывшая за свою жизнь больше дверей, чем я консервных банок, проделывает проход сквозь железо и стекло.

Внутри аэровокзала пугающая тишина. Пассажиров не видно. Ни спящих, ни ожидающих, ни читающих, ни отлетающих. Обращаю особое лейтенантское внимание на табло. В графе прибытия только черточки. Все рейсы задерживаются на совершенно неопределенное время.