Жнецы страданий - Екатерина Казакова Страница 8

Соседка Строку рассказывала, округляя глаза и размахивая руками: «Глаза-то закатил и спрашивает Стеньку мою, мол, это кто же вам такое лакомство спроворил? Она когда сказала, что парню твоему и семнадцати не сравнялось, не поверил, окаянный. Говорит: «Брешешь!»

Радим, видать, и впрямь решил, будто родня лукавит, ибо уже вечером стучался в Строковы ворота. Долго уговаривал старградский пекарь родителей отдать Тамира. Старград – большой и богатый. Один посадский двор чуть не с треть Елашира, и хлебопек толковый там нужен. На золоте есть и спать будет парень, если пойдет под Радимову руку.

Но мать с отцом уперлись: как же отпустить кровиночку в этакую даль, мало ли что в дороге случится с драгоценным аль на чужбине? Вдруг да обидит кто? Но сын глядел на родителей больными глазами, и у отца с матерью не набралось воли отказать вовсе. Попросили Радима хотя бы дождаться дня вступления парня в возраст.

Знать бы, чем это обернется…

Спустя весну настал для Тамира день прощания и с отчим домом и с Елаширом. Родители снарядили сына в дорогу. Ехать Тамиру предстояло с купеческим обозом до самого Старграда, где ждал парня Радим.

У матери уже и слез не осталось плакать, даже отец весь как-то сжался, за вечер состарившись на десяток лет, а у сына сердце разрывалось между мечтой и долгом. Елашир что? То ли дело могучий многолюдный Старград!

Вот уже щелкнули кнуты, головная телега медленно тронулась, когда на площадь въехал крефф.

Парень первый раз видел наставника Цитадели и удивился тому, какой тот оказался… неживой. Лицо застывшее, а вот глаза… Ох и злые они были! Шумная площадь стихла. Колдун обвел тяжелым взглядом смолкших людей и, не обронив ни слова, направился в дом посадника.

– Принесли его псы, не мог позже приехать, – выругался в сердцах хозяин обоза и, скрепя сердце, велел распрягать лошадей. Все одно, пока крефф в городе, уезжать строго-настрого запрещается.

Весь день недобрым словом поминали купцы и горожане сына лавочника, Жупана, что сдуру утонул, доставив соотчичам немало хлопот. Когда солнышко на весну поворотило, поленился этот пустоголовый дойти до мостков, что соединяли два берега текущей через город речушки. Поперся по льду. А тот возьми да проломись, только треух овчинный и мелькнул.

Ох и матерились тогда мужики, кроша рыхлый лед топорами да пешнями. Никому не хотелось лезть в студеную воду вылавливать утопленника. Но отогревались у костров, пили горькую и снова спускались в стылые полыньи, потому как понимали – ничего нет страшнее не погребенного по обряду тела. Получишь через три дня живого мертвяка. Будет бродить тут, поживы искать. Да и река, не дай Хранители, запаршивеет, замутнеет, затухнет. А за ней и все колодцы в городе. И что тогда? Покидать отчие дома, оставлять обжитое место Ходящим в Ночи? И все из-за одного дуболома. Потому и лезли елаширцы в ледяную воду. Матерились, но лезли. Деваться-то некуда…

Можно было, разумеется, позвать колдуна, дождаться, покуда он дохляка своими камланиями со дна подымет и упокоит чин чинарем. Но сколько денег на то надо? Лучше самим попытаться. Свой хребет трещит, а серебра не просит. К вящей радости всего города, получилось. Вытащили стерву. Все по укладу.

И вот, значит, явился крефф. За Жупаном. А Жупан утоп. И схоронен уже несколько седмиц как. Спит себе, окаянный, с миром, чтоб ему провалиться.

Только родители Тамира радовались приезду колдуна; как-никак, а подарил им малую отсрочку, задержал сына дома. Лишь парню было маетно. Он так долго ждал, а теперь что? Опять сидеть. Пока еще крефф найдет ученика… Эх!

Смотрины обережниковы тянулись день за днем, и, казалось, не будет им конца. На исходе седмицы собрали, наконец, всю Тамирову улицу на небольшом пятачке перед домом посадника. Крефф равнодушно осматривал стоящих перед ним людей, переводя взор колючих глаз с одного лица на другое. Тамир переминался нетерпеливо, скорей бы уж закончилось все, да и ехать… Но колдун вдруг впился в него взглядом и кивнул:

– Этот.

У матери подломились ноги. Отец и тот покачнулся, раздирая на груди ворот рубахи. Хлюд скороговоркой пробормотал благодарственную здравицу, а крефф, которого он называл Донатосом, велел через пол-оборота быть готовым выехать.

Подорожную суму собирать не пришлось, она и без того залежалась за столько-то дней.

Толком не попрощавшись с родителями, так до конца еще и не поняв, что все-таки произошло, Тамир оказался за воротами Елашира.

…Он как будто оцепенел, а в голове не осталось мыслей. Пустота. Потому что не мог рассудок воспринять такое откровение. Он, Тамир, сын пекаря Строка, единственный ребенок своих родителей – толстый, хворый, нескладный, постоянно мучающийся одышкой, и вдруг… Осененный? Быть такого не может!

Но даже своим окаменевшим сознанием парень понимал – креффы не ошибаются. Никогда. И если его выбрали, то впереди обучение в Цитадели. А как же тогда Старград, Радим? А мать, отец – как? Вся их отрада – сын. А тут – разлучиться на пять лет! Да переживут ли они? Одно дело знать, что единственное дитя в тепле и сытости, а другое – в Цитадели обучается, не пойми на кого.

Вот тогда набрался несчастный смелости спросить у молчаливого спутника, кем суждено ему стать. Донатос посмотрел на него своими оловянными глазами и сказал:

– Первый год никем. А дальше поглядим.

Почему-то эти слова успокоили парня. Чего, спрашивается, всполошился? Поди, отправят к целителям учиться припарки ставить да зелья варить. Почему к ним? Да потому что, прямо скажем, ратоборец или колдун из Тамира получится Ходящим на смех. А целительство – дело небось нехитрое. Если уж хлебы месит, то сварить травяную настойку как-нибудь сумеет. Так думал юный странник.

А покамест лежала перед ним дорога. И дорога эта тянулась через лес.

Никогда ранее парень не был в такой глухой чащобе. По чести сказать, он боялся леса. Однажды, когда ему было, должно, весен пять, мать взяла сына по клюкву. Тогда был знатный урожай ягод, бери – не хочу, целыми кузовами. И женщина собралась пополнить запасы.

Долго тогда ходили они по упругой мшистой земле, и мальчик смотрел, как в лунки его следов набирается черная вода. Угрюмо шумели высоко над головой сосны, и незнакомая птица кричала в ветвях. А воздух был сладкий-сладкий, слаще земляники, которую он так любил.

Как уж так получилось – кто теперь скажет, но Тамир, залюбовавшись и заигравшись, отошел от ползающей на четвереньках матери. Кочка, пригорок, трухлявый пень, развесистый папоротник, старый замшелый выворотень, и вдруг – сразу по грудь в холодную вязкую жижу!

От ужаса даже закричать не смог – дыхание перехватило, особенно когда скудным детским умишком понял, что под ногами нет дна, а только ледяная муть, неумолимо затягивающая в трясину. Жадная топь стиснула ребра, сдавила грудь, мальчик закричал, срывая голос, забился, чувствуя, что стало тянуть еще сильнее, еще неумолимее…

Мать прибежала вовремя, по самый подбородок засосало дитя прожорливое болото. Еле удалось вытащить несчастного – грязного, испуганного, хрипящего, с трясущимися губами и дорожками слез на пухлых щеках.