Честь чародея - Ян Сигел Страница 8

Женщина сидела спиной к нему, и за ней почти ничего не было видно, и все же кое–что домовой успел заметить. Он увидел несколько ветвей, обломок корня дерева и листья, трепещущие от ее нежного пения. Странная это была песня — похожа на колыбельную, но мотива не уловить. У Дибука кружилась голова от этой монотонной, убаюкивающей мелодии. Напевая, женщина поливала деревце содержимым своих бутылок. Закончив, она аккуратно завернула его, следя за тем, чтобы не повредить ни одну самую маленькую веточку, ни один самый крохотный листочек. В голове Дибука носились путаные мысли: «Это зло… Это нужно остановить…» Но, увы, запас его храбрости иссяк.

— Завтра придут рабочие, — сообщила женщина кошке, — они отремонтируют оранжерею. Она станет надежной защитой от любопытных глаз и непогоды. Я снова смогу в безопасности растить свое Дерево.

Кошка протяжно и сердито мяукнула. Женщина вдруг резко повернула голову, будто вслушиваясь в какой–то отдаленный крик. На свечах заплясали язычки пламени, откуда–то подул пахнущий сыростью и росой ветер, и на стенах зашевелились тени от листвы Дерева. А потом она засмеялась, и все вмиг исчезло…

Даже после того, как она ушла, Дибук не сразу осмелился выйти из погреба.

Было ясно, что он должен покинуть Рокби. Он должен уйти или будет уничтожен неведомой и страшной силой. И все же домовой колебался. Это был его дом, смысл его жизни. Домовые остаются в своем доме до тех пор, пока его не разрушат. Эра технического прогресса повыгоняла многих домовых с их насиженных мест, и мало кто смог пережить такое унижение. Дибук заботился о доме долгие–долгие годы. И он решил остаться в Рокби до конца. Это решение было нелегким. Лишь самые сильные и безрассудные способны слушаться своего сердца, не обращать внимания на свои страхи, идти к цели вопреки осуждению и насмешкам окружающих. Дибук не был силен духом, но и в нем был тот стержень, который помог ему принять верное решение. Он не искал ничьей помощи — он просто не знал, кто мог бы ему помочь, но не отступил перед своими страхами.

Он тайком бродил по коридорам, несмотря на страх перед Негемет, подслушивал, как женщина разговаривает с кошкой, как шепчет заклинания, но не понимал ни слова. Как–то раз, когда ее не было весь день, он даже прокрался в ее спальню. Многочисленные баночки с кремами и лосьонами, стоявшие на туалетном столике, имели вполне обычный вид. Но Дибук немного умел читать и догадался, что они не так просты, как кажутся. Судя по надписям, эти косметические средства дарили красавице свет вечной юности. Он старательно обошел зеркало, чтобы оно не поймало его отражение и не запомнило его, но все же одним глазком взглянул и увидел в нем женщину. Ее бледное, как луна, лицо сияло неземным очарованием.

— Получилось, — говорила она. — У меня все получилось… Я была старухой, а теперь молода и останусь такой навеки.

Домовой знал, что это не она с ним говорит, а зеркало запомнило любующуюся собой женщину и теперь играет со своими воспоминаниями. Страх пересилил в нем любопытство, и он сбежал.

На ступеньках башни он увидел призрак сэра Уильяма.

— Уходите, — сказал Дибук, — говорят, что есть Врата, через которые вы можете покинуть это место. Уходите, пока не поздно.

— Нет, — ответил призрак надменно, — я еще не покончил с этим миром.

— Поторопитесь… Ее власть растет.

— Когда–то я был олицетворением власти в этом доме, — тихо сказал сэр Уильям. — Когда–то давно…

Дибук оставил его и в отчаянии стал носиться по закоулкам дома, предупреждая об опасности всех духов, всех невидимых существ, населявших Рокби: таинственных призраков, невидимых простому глазу; водяных, булькавших в водопроводной системе дома; бесов, которые потехи ради любили тушить огонь в камине. Ворвавшись в кухню, он увидел старуху с глазами без белков; это была служанка той женщины, которая внушала ему такой ужас. Несмотря на свой почтенный возраст, карга довольно резво кинулась к нему, замахиваясь скалкой, но не тут–то было — домовой увернулся и шмыгнул в стену, правда, потом больше часа ждал, когда старуха уйдет и можно будет прокрасться в безопасное место. Дибук направился к оранжерее, представлявшей собой старомодную постройку. Она была разрушена сильной бурей около пятидесяти лет назад. Теперь три строителя быстро устраняли следы разрухи. Один из работников, очевидно главный, цыган с седоватыми волосами, собранными в конский хвост, и умным, настороженным лицом, говорил им:

— Чем быстрее мы закончим работу, тем больше ОНА заплатит нам. Но не вздумайте делать что–нибудь спустя рукава — она узнает, и тогда нам не поздоровится.

— А она красотка, правда? — заметил один из них, самый молодой, семнадцатилетний юноша. — У нее такие волосы, фигура, да и вообще она хороша, как…

— Не смей даже думать об этом, — перебил его цыган. — Она может читать мысли. — Застывшим взглядом он уставился на то место, где сейчас стоял домовой. Дибук даже на минутку подумал, что стал видимым, хотя человек никоим образом не дал этого понять.

Когда работники ушли, Дибук нашел оставленное кем–то печенье. Уже много лет никто, кроме графа, не потчевал его так. Он ел свое лакомство медленно, смакуя, наслаждаясь вкусом шоколада, с удовольствием принимая этот знак уважения. Настроение у домового улучшилось, возможно, из–за повышения уровня сахара в крови, а возможно, от удовольствия, которое ему доставил этот маленький сладкий сюрприз. Как бы там ни было, но, поев, он почувствовал в себе достаточно сил для того, чтобы исследовать чердак.

Дибук не любил чердак дома Рокби. Он помнил сошедшую с ума дочь семейства, Эмми Фитзерберт, которую заперли на железные засовы на чердаке, как предполагалось, для спасения ее несчастной души. Эмми страдала маниакальной депрессией, осложненной синдромом Туретта. А в те годы понятия не имели о депрессиях, а то, что потом назвали синдромом, тогда считалось грехом. Ее кормили через прутья решетки, как зверя, и она вела себя, как зверь, — кричала, билась о стены, каталась по полу. Эмми давно умерла, но ее дух все еще витал там, отравленный яростью, снедавшей ее при жизни. Домовой боялся даже проходить мимо этого чердака, к тому же его чувство времени было развито слабо, и иногда ему казалось, что Эмми еще жива и сейчас завоет и застучит в стены.

Итак, этим вечером он пробрался на чердак и принялся осторожно исследовать его закоулки. Стояла гробовая тишина. Никаких призраков не было, да вообще никого не было, разве что пара пауков пробежала мимо, да где–то скреблась мышь. Но Дибуку казалось, что тишина неспокойная, напряженная, будто что–то затаилось и выжидает момент для нападения. На пыльном полу чердака ясно отпечатались следы женской обуви. Однако воспоминания о шоколадном печенье были еще свежи, и, собравшись с духом, он двинулся дальше, к месту заточения Эмми. Приблизившись к запертым дверям, Дибук с ужасом обнаружил, что призрак Эмми мечется и воет за запертой дверью. Он подумал, что та женщина возродила в несчастной сумасшедшей всю силу ее яростного духа для своих страшных целей. Но он шел и шел вверх по лестнице до тех пор, пока магический заслон не опрокинул его, отбросив назад. Удар магии был так силен, что Дибук кубарем катился вниз несколько метров. Придя в себя после удара, он увидел полуоткрытую дверь, сотрясающуюся под воздействием колдовских чар, а за ней — решетки. Сквозь эти заслоны из темноты надвигалось что–то непонятное, не имеющее никакой формы, огромное, и это нечто вырывалось из темницы Эмми. До его слуха донесся леденящий душу вопль: