Первое предательство - Патриция Брей Страница 8

Зевая от усталости, Джосан открыл дверь домика. Тут же свет от фонаря пробился в дверной проем, и путник заморгал от неожиданности. Запахи свежего хлеба и рыбной похлебки заполняли комнату, в камине весело потрескивали дрова. Настроение сразу улучшилось, на душе потеплело. Терца даже оставила связку хвороста рядом с огнем. Положив узел на стол у ярко светившего фонаря, смотритель сбросил плащ и наполнил тарелку супом. Чтобы удовлетворить чувство голода, пришлось съесть две миски, а потом, даже не потрудившись разобрать сумку, ученый скинул сандалии и забрался на койку, где на пуховом матрасе лежало шерстяное одеяло, пахнущее можжевельником.

Нужно подумать, как отплатить Терце за доброту, подумал смотритель, прежде чем провалиться в сон.

Однако, несмотря на усталость и мягкую перину, монах спал урывками, поскольку тело привыкло к расписанию, когда приходилось вставать по ночам работать на маяке и дремать в течение дня. Задолго до рассвета он проснулся, раз дул потухший огонь и зажег масляную лампу. Открыв дневник, Джосан постарался восстановить в памяти все увиденное за день и описать изменения, которые принес шторм.

Когда наступил рассвет, он разогрел остатки похлебки и поел, умылся, причесался, потом переоделся в лучшее, что у него было из зимней одежды, и направился в деревню нанести визит старому Пьеро. Смотритель часто передавал рыбаку свитки для ордена, а потом слушал последние новости из Скаллы. Ученый достаточно долго пробыл в доме, выпив две полагающиеся чашки кофе, а потом вернулся в тишину своего убежища. За годы работы на маяке он привык к одиночеству, и теперь любая компания утомляла его. Для человека, проводившего недели без единой души и не слышавшего ни одного голоса, кроме собственного, даже горстка людей казалась утомительной и приводила в глубокое замешательство.

К счастью, жители деревни уважали его желания. Если охота проходила успешно, то монаху доставалась доля свежего мяса, а в конце недели, когда пекли хлеб, на пороге всегда ожидала свежая буханка. Помимо этого он сам готовил и рубил дрова, привыкая к ритму зимней жизни. Когда нуждался в компании, то приходил к Рензо. В отличие от молодых людей тому не нужно было заполнять тишину пустыми словами. Необразованный человек, и все же в нем было что-то от седовласых мудрецов, учивших Джосана в коллегии. Возможно, доброта или воспоминания о терпеливости, когда брат задавал бесконечное число вопросов в первые месяцы их знакомства. Либо любопытство Рензо о мире за пределами деревни, та любознательность, которая в молодости заставила его пойти в моряки. Какой бы ни была причина, в этом месте ученый мог назвать другом только старика.

Во время первого пребывания Джосана на острове Рен-зо научил его, как плести силки, чтобы ловить птиц, как чинить сети, которые можно спасти, и заменить на новые те, чьи веревки сгнили от старости или изношенности.

Зима тянулась, воспоминания перемешивались, и монах уже не мог отличать один год от другого. Наступил канун Середины зимы, и Джосан допустил серьезную ошибку, присоединившись к поселянам на праздновании. Непривыкший к крепким напиткам, на следующее утро смотритель проснулся с больной головой и без воспоминаний о предыдущем дне. Рензо потом рассказал, что тот говорил на каком-то иностранном языке, пристально всматривался в лица деревенских жителей, будто те были незнакомцами, и с трудом внял уговорам улечься спать, чтобы прошел пьяный угар.

Брат не посчитал за утешение, что поведение остальных мало чем отличалось от его собственного, даже было и похлеще. Но они необразованные крестьяне, и им можно простить безрассудные поступки. Зато он ведь — ученый, и негоже ему одурманивать мозг крепкими напитками.

Когда наступила весна, Джосан вернулся на остров вместе с двумя мужчинами из деревни, опытными плотниками, которые быстро починили деревянные ставни. Перенос жилища был делом более сложным. Теперь только тонкая полоска песка отделяла маяк от набегающих волн прилива. Даже обычный шторм мог затопить пологий пляж. Поэтому они решили построить небольшую хижину на холме рядом с недавно выкопанным колодцем. Скрытый молодым леском в своем убежище, смотритель мог не видеть океана из окна, однако ритмичный шум набегавших на песок волн доносился и сюда.

Плотники вернулись в деревню. Как обычно, причалил корабль с припасами и на время кинул якорь у острова. Пара баркасов пригребла к пляжу и привезла масло, продукты и три новых стеклянных сферы для ламп, аккуратно обвернутые соломой. Понадобилось четыре подхода, чтобы все выгрузить из лодок, и моряки насквозь пропитались потом, перетаскивая тюки в кладовую под неусыпным контролем Джосана. Они спешили, стараясь успеть до наступления прилива.

Во время последнего захода привезли обитый кожей сундук для документов, смотритель же, в свою очередь, отдал юнге запечатанное письмо для главы ордена и копию дневника, которые должны доставить в коллегию.

В сундуке оказалось письмо от брата Никоса. Упоминания о леди Исобель оно не содержало, что заставило ученого задуматься, добралась ли она до Каристоса без происшествий. Впрочем, если бы что-нибудь случилось, Никос наверняка об этом написал бы.

Брат выражал озабоченность по поводу маяка и советовал не пренебрегать правилами безопасности, а следовать им столь же неукоснительно, как и своему долгу. В случае если башня начнет разрушаться и ее придется покинуть, монах обязан послать сообщение Братству и ждать дальнейших инструкций. И ни при каких обстоятельствах он не должен возвращаться в Каристос.

Эта фраза повторялась дважды, будто Джосан — своенравный ребенок, которому постоянно необходимо напоминать о правилах поведения.

Ученый осознал, что ему никогда не позволят вернуться в коллегию, и комок разочарования встал в горле. Когда море с новыми силами начнет наступление на этот участок пляжа, а это наверняка случится в следующий большой шторм, маяк затеряется в водах океана. И Братство, вероятно, найдет для смотрителя новое место, где тот и закончит свои дни в одиночестве, вдали от цивилизованного мира.

Монах всегда рассматривал остров как место ссылки, однако только в самых ужасных кошмарах мог представить, что останется здесь навсегда. Когда он впервые приехал сюда, то был уверен, что через определенное время его рассудок излечится. Ведь тело хоть и медленно, но восстановилось от разрушительного воздействия лихорадки.

И действительно, вскоре координация вернулась, и вместо нелепых каракулей Джосан стал снова писать каллиграфическим почерком, присущим ученому. Это правда, он многое забыл из того, что знал когда-то. Но теперь находил утешение в освоении новых навыков и умений. К примеру, с относительной легкостью выучил местный язык.

Однако письмо брата Никоса прояснило, что смотритель напрасно питал несбыточные мечты. Братство в нем не нуждалось. Он уже им не ровня, а обуза. Между ним и пожилыми братьями, чей мозг ослабел от возраста, не было никакой разницы — их опекали, чтобы они не причинили себе вреда, но на этом все.

Было бы намного гуманнее, если бы его убила лихорадка.