Клановое проклятие - Игорь Ковальчук Страница 8

В безднах памяти бродишь, как в лабиринте – никогда не знаешь, куда приведет тебя непрошеная мысль. Иногда кажется, что воспоминания живут отдельно от тебя. Ты толком и не помнишь обстоятельства прошлых лет, потому что не уделяешь им никакого внимания. Но потому вдруг, по какой-то прихоти сознания, а может, и самого бессознательного, чьи резоны человеку совсем непонятны, всплывает перед глазами какое-то обстоятельство, как правило, неприятное. И ты долго тщишься изгнать его из своей головы – это бессмысленно. Приходится переживать заново, с самого начала и до самого конца.

Наверное, чаще всего это случается тогда, когда человек полуосознанно пытается переосмыслить свои былые ошибки. На воспоминания о давних происшествиях он наталкивается по аналогии. Слишком часто подобное происходило с Эмитой, и она склонна была винить в этом одну себя, хоть и не понимала, в чем же на самом деле ее ошибка.

Еще девочкой она с трудом сходилась со сверстницами, как, впрочем, и со сверстниками. Они считали ее нелюдимой и угрюмой, а девочка просто слишком много думала и копалась в себе. Она устремляла пытливый взор на окружающих, пытаясь понять, каково же их место в мире, и таким образом определить и свое собственное место. Она всегда казалась себе какой-то неприкаянной.

Разумеется, в раннем детстве подобные соображения ее совершенно не тревожили. Она просто жила, как и все дети, когда пугаясь, а когда восхищаясь окружающим миром, и все принимала как должное. Достигнув восьми лет, она пошла в приготовительную школу, оттуда перешла в обычную, и лишь лет в двенадцать начала задумываться о том, что казалось ей странным. От девочки никогда не скрывали, что она – не дочь Морганы, но до поры до времени ее это совершенно не волновало.

А потом вдруг стало волновать.

У мачехи хватило бы любви на десяток приемных детей. Она была добра, ласкова и внимательна, но все-таки собственных детей любила чуточку больше, чем дочь Тайарны Эмит из Блюстителей Закона. Это проявлялось в таких мелочах, которые могла бы заметить лишь самая мнительная девушка (юношам подобная проницательность просто не по плечу). Эмита мнительной не была, но все замечала: какие-то особенные взгляды, улыбки, то, как Моргана ерошила волосы сыновьям, как вздыхала, когда говорила о них.

Если дочь Мэлокайна и ревновала, то совсем немного. Дело было не в ревности. Она просто ощущала себя лишней – такое случается с подростками – и потому замыкалась в себе, часто и подолгу сидела в своей комнате, от смущения не шла на контакт с мачехой, которая искренне пыталась обсуждать с девочкой те вопросы, которые обычно обсуждают с дочерьми хорошие матери. И так Моргана привыкла к тому, что Эмита предпочитает одиночество.

Зато с отцом ее общение с самого начала протекало легко и непринужденно, и если Эмита не поверяла ему некоторые свои тайны, то лишь потому, что опасалась, как бы он не кинулся решать ее проблемы. Дело-то было в том, что ее отношения со сверстниками портились не по дням, а по часам. Помимо школы она еще с удовольствием посещала спортивные секции и, уже будучи четырнадцати лет от роду, изъявила желание заниматься у мастера военного дела. И там все чаще стала сталкиваться с юным законником, сыном Артаны Гиады, который невзлюбил дочь ликвидатора с таким пылом, на который способен лишь подросток. Поскольку если уж пятнадцатилетний юноша любит или ненавидит, то лишь от всей души. Наполовину чувствовать он не умеет. А Гвеснер Гиад ненавидел Эмиту вдвойне: и как дочь ликвидатора, и как представительницу клана Мортимер. А в последний год – еще и как дочь Тайарны Эмит.

Гвеснер был красивый молодой парень с задатками лидера, и у него было немало друзей, не блистающих умом, зато крепких и гордых тем, что они дружат с законником. Эта дружба казалась им великой удачей и залогом будущих успехов. Большинство мальчишек, учившихся вместе с Гвеснером, не относились к числу клановых, и, хотя выросли в семьях более чем обеспеченных, страдали, что лишены права задирать нос перед всеми окружающими и не могут похвастаться высочайшим происхождением.

А рука законника казалась им надежной. Пожалуй, поначалу они относились к Эмите с беспримерным равнодушием. А за что им было ее ненавидеть? Ну, Мортимер и Мортимер, мало ли Мортимеров на свете? Внешность ее была такова, что молодые люди обратили бы на нее внимание в последнюю очередь. Нет, она была довольно привлекательна – не красива, но привлекательна, хотя среди красавиц-бессмертных и особенно клановых ее прелесть была почти не заметна. Прекрасно, просто на зависть сложена. Но вот рост ее, пожалуй, подкачал. В пятнадцать лет в ней от затылка до пяток было почти сто восемьдесят сантиметров.

А какого мальчика-подростка привлечет такая спутница? Бессмертные юноши окончательно вытягиваются лишь годам к восемнадцати-двадцати, а то и позже. Вряд ли подросток, нашпигованный комплексами, как подсолнух – семечками, захочет видеть рядом с собой девушку выше себя. К тому же Эмита держалась независимо, всем видом своим говорила, что способна сама постоять за себя. Сочетание этих свойств делало ее неподходящим объектом для ухаживания.

Так что Гвеснеру ни к чему было злиться на нее за отказ ответить ему взаимностью – ее взаимность была ему не нужна. Сперва он презирал ее за то, что она единственная не испытывала преклонения перед его кланом и им самим, как представителем этого клана – мол, что еще ожидать от Мортимера. Но время шло, ничего не менялось, и презрение Гвеснера переросло в ненависть к девушке. Он, пожалуй, и сам не понимал, за что ненавидит ее.

Сперва будущий законник не думал о том, что девушка эта стоит того, чтоб из-за нее беситься. Но потом раздражение дошло до такого градуса, что ради достижения своей цели он был уже готов почти на все, что угодно. Он мечтал «поставить девушку на место». Сперва ему пришло в голову соблазнить ее, а потом, наиздевавшись всласть, бросить, но ничего не вышло. Эмита не торопилась радостно бросаться к нему в объятия, да и внимание представителя клана Блюстителей Закона почему-то не польстило ей.