Ключи Коростеля. Ключ от Снега - Сергей Челяев Страница 8

Приходил потом и второй лазутчик от свеев к Ивару, но это был уже совсем другой человек. Когда ему, раненному стрелой и потому выпавшему из лодки, что отчаливала с горящего острова после битвы, дознатчики Озолиня пригрозили огнем, он рассказал, что велено было ему ничего с Иваром не обсуждать, а только получить согласие. Согласие Ивар дал, но поставил условие: до главного боя организовать ему встречу со Славкой, можно и с завязанными глазами, но чтобы непременно услышать ее голос! Хотел Ивар удостовериться, что не водят его свеи вокруг пальца. Ничего не ответил ему лазутчик, только вынул из кармана беленький платочек с вышивкой и отдал его Ивару.

И погиб Ивар, погиб, едва лишь лег ему в ладонь льняной квадратик с синим цветочком. Сказал, что сделает все, лишь бы не трогали Славку, достал из клетки, которая всегда была в его хозяйстве, большого сизого голубя и отдал его лазутчику, а взамен взял его почтовую птицу – серого неприметного вяхиря, что умеют летать без характерного голубиного свиста в крыльях. На том и расстались.

На обратном пути, пробираясь через лес, прежде чем миновать первые секреты балтов, вынул лазутчик голубя Ивара и одним ловким движением свернул птице шею. Был ему этот сизарь уже без надобности, потому что больше с Иваром встречаться ему не было нужды, а птица за пазухой только мешала ужом ползти мимо ночных дозорных. А Ивар закрыл клетку с голубями (специально одного дал проныре взамен свейского вяхиря, чтоб числом совпало, если заглянет к нему Озолинь или еще кто из глазастых приятелей), достал платок Славки, бережно разгладил его на столе, за которым сейчас и беседовали друиды, и долго сидел у окна, не зажигая свечи. Кто знает, может, при свете и разглядел бы он, что один край Славкиного платочка светлее был остальной материи и явно застирывали его, причем долго, потому что не отмывалась кровь его милой Славки. В первый же вечер в плену, сказавшись на слабость животом по дороге к дому, где ожидал ее допросчик Монаха, обманула девушка охрану; согнувшись, будто от колик, развернулась пружиной и ударила, как кошка, ногтями одного в глаза, другому саданула, не глядя, ребром ладони по шее и вырвалась – спасительный лес чернел неподалеку. Да на беду напоролась на вечерний дозор: сторожевые, услышав крики незадачливых Славкиных охранников, неожиданно выскочили из-за угла самого последнего дома, что отделял Славку от ночной темноты. Два меча пронзили ее мгновенно, и сторожевые, еще не отошедшие от шорохов и опасностей лесного секрета, приняли ее, невысокую дивчину, за мужика – у страха, да по ночному времени, глаза особенно широки; уже лежащую, рубанули ее еще несколько раз, даже сами толком не поняв, кто это налетел на них со всех ног с ножом – успела его вырвать у полуослепшего стражника отчаянная Славка.

Человек Монаха, узнав о том, что случилось, долго молчал, потом кратко, двумя словами, решил судьбу нерадивых охранников и велел принести к нему в дом убитую лазутчицу. Смерть Славки вразрез шла с его планами, в голове у шпиона уже начинала складываться игра. Осмотрев бездыханное тело девушки, он нашел в кармане маленький платочек, один край которого был сильно окровавлен. Призадумался тогда человек Монаха и после приказал привести к нему трех своих лучших лазутчиков, которым всецело доверял. Объяснив дело, предложил решать добровольно, кто пойдет к разведчику балтов: могла выйти верная смерть, если только не переоценил человек Монаха силу чувства, что рано или поздно связывает мужчину и женщину, да только всех – по-разному. Вызвался один, знавший балтов не понаслышке – сам был родом из тех мест. Удивился, правда, откуда его начальник знает об Иваре со Славкой, почему верит, что не выдаст балт лазутчика, который принесет ему ночью весть, что самой смерти страшней. Ничего не ответил лазутчику человек Монаха, усмехнулся только и сказал, что на то, мол, и главный он в этом деле, чтобы все знать. После чего велел обмыть тело девушки и выстирать платочек, а сам сел с лазутчиком-балтом учить его, как поступать в том или ином случае, когда к Ивару пойдет. Перед этим решено было выждать два дня – вино должно было взбродить, а на свете нет пьянее и крепче вина, чем то, что течет в людских жилах.

Всего этого несчастный Ивар не знал, а сделал как ему было велено. Вечером, накануне битвы, холмы уже ощетинились нацеленными друг против друга частоколами кольев и засеками для укрытия лучников. В сумерки и отправил он тайного голубя, серого, неприметного вяхиря с запиской о том, где будет стоять русинский полк из Нового Города, и самое главное – где будет биться отряд русинских таинников под командой бородатого воеводы Одинца. Где русины должны стоять во фронте, опытному разведчику понять было нетрудно по тому, как устраивались войска на ночлег: боевые машины да тяжелые, окованные листовым железом телеги для метания из-под прикрытия огня и горючей смеси на край поля утром не потащишь – подгоняли все с вечера, чтобы поутру только выдвинуть вперед. Как узнал Ивар, как разгадал местоположение лазутчиков Одинца, что в битве стояли особенно крепко, поскольку знали много нездешних и чудных приемов боя, – так и осталось загадкой для дознавальщиков, которые кинулись искать предателя в ту же ночь, еще до начала битвы.

Но не знал Ивар, что так и не долетел свейский вяхирь в родную клетку – поймал его сокол, из тех ловчих птиц, что держали против почтовых голубей в одном секрете у балтов в самом дальнем лесном дозоре. Но пока разобрали, что в записке было сказано, пока разъяснили Озолиню, которого подняли прямо со сна, потеряли время. Хотели по голубю найти, да не все голуби знают две голубятни – большинство возвращаются только в родную клетку, которая единственная для них и дом родной, и надежное убежище. А если и знал вяхирь клетку, откуда его выпустили в стане союзных королевств, то все равно не судьба была – уж больно помял птицу ловчий сокол когтями, хотя и выучены были ручные перепелятники осторожности с почтовыми голубями.

Покумекал Озолинь, кто должен был наутро стоять слева от центра, как в секретной записке было сказано, да почему-то решил, что речь идет как раз о его таинниках, что стояли слева от балтской дружины. А секретные люди Одинца заступали как раз по правую руку от балтов, и решил Озолинь их не беспокоить в ночь перед сечей, а своих людей всех собрал втайне от посторонних глаз. Не нашли только лишь одного – рыжего Ивара, лучшего из лучших разведчика. Решили поначалу, что опять полез Ивар в стан к свеям или чуди разыскивать свою Славку, да нашли у рыжего в доме клетку с голубями, а один, приметливый, который тайком от всех приглядывал за своими по поручению Озолиня, вспомнил, что как-то видел Иваровых голубей, которые у разведчика всегда были на его службе, и по своему обыкновению – посчитал птиц, не специально, а потому что это уже ему вошло в привычку. И недосчитался таинник одной птицы – было их прежде у Ивара на одного вяхиря или сизаря больше.

Кинулись искать Ивара по всему лагерю, но тихо, как только одни проныры умели. Но не нашли рыжего балагура, и, посоветовавшись с балтским воеводой, решил Озолинь укрепить свой отряд перед боем. Поставил еще две сотни лихих рубак, да не перед собой, а за спиною – гордый был Озолинь, даром, что хмурый и вечно всем недовольный.

В рассветный час постучал к Озолиню посыльный от людей Одинца, вроде как уточнить что-то хотел русинский тайных дел воевода. Да только едва отодвинул полог и шагнул в палатку русин, как пошли у него изо рта кровавые пузыри, хлынула пена, и упал русинский разведчик прямо на привставшего было навстречу посланцу Озолиня. Поспешили тогда балты в стан Одинца, а там словно смерть прошла косой – несколько воинов лежат лицом вниз, кровавой рвотой захлебнувшиеся, половина стонет – кого рвет, у кого понос, и все кровавое, пенное, без конца и без краю. Страшно стало Озолиню, понял он – отравили ночью русинских таинников зельем. Что до Одинца, то он один метался меж своих, как загнанный зверь: глаза страшные, рот разинут – один воевода не пил вечером из общего котла горячего взвара. А, может, и в кашу сыпанули чего…