Мне не больно - Андрей Валентинов Страница 8

Молодой человек в теплом осеннем пальто и мягкой шляпе с неширокими полями не торопясь вышел из подъезда и чуть заметно передернул плечами. Огромный двор был почти пуст, лишь у самого подъезда топтался изрядно прозябший на ноябрьском ветру парень с букетом сиреневых осенних астр. Та, которой предназначались цветы, явно запаздывала, и молодой человек мимоходом посочувствовал незадачливому кавалеру. Время явно не способствовало свиданию: над городом нависли низкие тяжелые тучи, то и дело срывался мелкий холодный дождь, и улицы Столицы менее всего подходили в этот час для долгих прогулок вдвоем. Впрочем, об этом подумалось лишь мимоходом. Молодой человек оглянулся, бросил быстрый взгляд на окна четвертого этажа и неторопливо зашагал вдоль гигантского дома.

Он мог быть доволен. Во всяком случае, для первого раза удалось сделать все возможное. Тот человек, который смотрел ему вслед из окна четвертого этажа, выслушал, и, кажется, поверил. Это было даже больше, чем он рассчитывал. Впрочем, расслабляться нельзя: молодой человек уже понял, что люди в Столице не склонны к откровенности и редко доверяют даже давним знакомым. Он слыхал об этом еще дома, но теперь пришлось убедиться воочию, что оказалось еще неприятней, чем он ожидал.

Длинный ряд подъездов наконец кончился. Сразу же стало холодней, ветер с набережной ударил прямо в лицо, и молодой человек сунул руки поглубже в карманы. Нет, этот город ему не нравился. Не нравился холод, не нравились серые безликие дома, дребезжащий транспорт, а главное – люди. Он знал, что здесь, в этом городе, в этой стране и на этой планете, будет нелегко, но даже не предполагал – насколько.

Можно было пройти к ближайшей трамвайной остановке, но молодой человек предпочел пройтись пешком. Он все еще не мог заставить себя втискиваться в забитые хмурыми злыми людьми трамвайные утробы. Благо, ходить было привычно, к тому же так можно куда больше увидеть и услышать. Уже не в первый раз перед глазами вставали улицы родного города, но он старался тут же отогнать несвоевременные воспоминания. Расслабляться было нельзя. То, ради чего они прибыли сюда, только начиналось.

Молодого человека крестили Иваном, но так называл его только отец, и то изредка. Для матери он был Жанно, для одноклассников – Джон, а в последние годы за ним прочно утвердилась кличка Чиф. Чифом он стал, возглавив школьную команду по бейсболу, и, в конце концов так стал называть его даже отец, обычно не терпевший американизмов. Впрочем, отвращение ко всему американскому отличало практически все старшее поколение. С тем большим пылом их чада учили английский, засматривали до дыр изредка попадавшие к ним американские журналы и называли друг друга именами и кличками, взятыми из американских кинофильмов.

Когда Чифу – тогда еще просто Джону – было четырнадцать, разразилась первая буря. Молодежь Святоалександровска, давно уже перекрестившая свой родной город в «Сент-Алекс», потребовала введения в гимназиях английского языка вместо всем осточертевшего французского. Департамент образования поначалу отмахнулся, и тут ударила забастовка. Мальчишки и девчонки выставили пикеты у здания парламента, у резиденции самого Председателя Думы, которого они предпочитали называть Президентом Сэмом, или попросту Дядей Сэмом, и заявили, что не вернутся в школы. На призывы и увещевания стачком, в котором Чиф представлял свою гимназию, объявил, что дает месяц на размышление, после чего «Генерация» – то есть молодежь Святоалександровска – попросту покинет город и переселится в долину Больших Ветров, дабы основать там новый город, где государственным языком общения станет исключительно английский.

Тут уж дело стало нешуточным. Оппозиция, вначале проявившая нерешительность, пришла в себя и потребовала от правительства начала переговоров со стачкомом. Правительство отказалось, и тогда председатель социалистической партии Железный Генри заявил, что в таком случае готов лично переселиться вместе с молодежью подальше от мест, где не соблюдают права человека.

Все, конечно, устроилось. Дядя Сэм нажал на консерваторов в правительстве, а стачком – на экстремистов из младших классов. Английский язык был введен наравне с французским, чада вернулись в школы, а все политические партии стали срочно переписывать свои программы, добавляя в них требования, касавшиеся молодежи.

Чиф имел прямое отношение к столь успешному завершению стачки. Решающие переговоры происходили у него на кухне. Это было тем легче, что Железный Генри – директор единственного в Сент-Алексе завода и бессменный глава соцпартии – был его отцом, а Президент Сэм – крестным. Представители стачкома пили чай, заваренный Тетей Полли – мамой Чифа, а Железный Генри и Дядя Сэм, отсмеявшись и отвспоминав прежние деньки, внезапно стали серьезными, и Президент, кивнув на довольных победой забастовщиков, негромко бросил: «А ведь выросли! А, Степан?» Железный Генри, он же Степан Иванович, коротко кивнул и покачал головой:

– Выросли-то, выросли… Мы в их возрасте другим занимались.

Английский им, американский…

Представители стачкома немного обиделись. Они, конечно, знали, что Железный Генри – герой, Дядя Сэм – тоже герой, и что на далекой планете, где была их родина, оба они совершили немало подвигов, о которых приходилось учить на уроках истории. Но введение английского – языка свободных людей – казалось проблемой важной и первоочередной. «Генерация» – первое поколение родившихся на этой земле – пробовала силы. Потом уже была экспедиция в глубину Черных Гор, безумный бросок на Бессмертный остров, Знаки Доблести, полученные учениками старших классов из рук Президента. Но их первую победу Чиф запомнил на всю жизнь. Тогда это казалось таким необходимым – изучение английского, отмена школьной формы, право ходить на вечерние киносеансы без родителей…

Чиф постоял несколько минут у чугунных перил набережной, глядя на покрытую оспинками дождя медленно текущую реку. Там, за рекой, тянулись громады серых домов, из черных труб поднимались клубы белесого дыма, откуда-то издалека доносились паровозные гудки… Родина предков… Казалось, Чиф знал о ней все – из книг, из рассказов старших, – но увиденное было совсем не похожим на то, что представлялось дома. Он не ожидал такого серого неба, таких хмурых зданий и таких людей. Впрочем, отступать уже поздно…