Пылающий туман - Ви КавИ Страница 8

Низ живота заболел. Да так, что создалось ощущение, будто внутренности начали резать тупыми осколками стекла. Медленно так, мучительно. Доигрался, Сокол, молодец. Ещё один глоток — и точно скончаешься. Прямо здесь, где у каждого человека свои тараканы в голове. Не дай Сущий и чести мертвеца лишат. Разные же люди ходят в такие места.

Он горько усмехнулся. Ему было так всё равно на своё самочувствие и тело, что во всём Со́лфасе не нашлось бы ещё живой души, которая бы также плевала на жизнь, кипевшую вокруг неё. Сокол был в подавленном состоянии уже целый год, и он мечтал умереть, чтобы наконец-то избавить себя от страданий, преследующих его ежесекундно.

Иногда, в чреде унылых дней, у него возникало помутнение рассудка, когда ему казалось, что он жил в этом гиблом и беспросветном болоте с самого рождения. И здесь, куда не посмотри, — везде агрессивное лицо, готовое выпотрошить без жалости невинного человека и продать его органы либо на чёрном рынке, либо ниврам в их подпольном логове, если оно у них вообще было. Они же должны изучать людские тела, чтобы находить слабые места. Иначе в чём удовольствие?

Кислая мина Сокола вызывала у многих подозрения. Вокруг него ходили различные слухи, что, мол, этот человек, на самом деле, какой-то убитый горем вдовец, потерявший из-за нивра маленькую дочурку и прекрасную жёнушку. От этого Сокол смеялся в голос, когда некоторые, особо верующие в эти бессмысленные теории, подходили к нему, снимали шляпы и плаксиво выражали свои соболезнования.

Кретины.

С завидной регулярностью его также донимали, как ни странно, особые сосунки, которые впервые посещали таверну, расположенную за пределами захудалой деревни, и потому с любопытством слушали все сплетни. Они относились к категории невоспитанных дегенератов, но в них был свой толк: для Сокола они служили своеобразной отдушиной, когда они лезли к нему с насмешками и не понимали, что он не настроен на общение.

Он не хотел, чтобы его трогали и уж тем более доставали. И он делал всё возможное для того, чтобы его сторонились. К счастью, хозяин таверны не вешал на Сокола ярлыки и не запрещал ему, несмотря на неидеальное поведение, посещать его заведение. Он приносил прибыль — и это было главное.

По утрам его пробивало на противные размышления. Сокол, просыпаясь с раскалывающейся головой после похмелья, переставал смотреть на всё через призму алкоголя. Ему было больно, но каждый раз он игнорировал своё поломанное тело, просящее о пощаде. Если Сокол не будет пить, то его затопит скорбь, с которой он ни за что не справится. Его будут преследовать кошмары, в которых родные люди превращались в мёртвую высушенную плоть, распадающуюся на глазах.

Вечерами его посещала совесть. Она вгрызалась в сердце, будто надеялась затронуть какие-то сентиментальные струны души. Иногда это получалось, и тогда Сокол, не смея сдвинуться, ещё несколько долгих часов всматривался в потухающий костёр. Он ненавидел себя за то, как обходился в тот день со Скворцом, как желал сбросить Ворона со скалы за его храп, на который с удовольствием обменял бы свою нынешнюю жизнь. Он скучал по Орлу и по его улыбке. По его тёплому, иногда сварливому голосу.

Правильно говорили, что начинаешь ценить только тогда, когда потеряешь. Сокол столкнулся с этим на личном опыте, но уже было слишком поздно для раскаяния. Он не предотвратит случившуюся трагедию. Ничего не исправит. Он был до жути слабым человеком и не мог даже попытаться двигаться дальше ради Орла и команды. Ведь зачем, если можно жалеть себя?

Сначала, после того, как Сокол выбрался из прокля́того храма, ему казалось, что за ним начнётся погоня. В конце концов, сопровождающий превратился в пепел, заказ не выполнен, а необычное голубоватое перо вместо того, чтобы красоваться в руках заказчика, успешно хранилось в сумке Сокола. Он считал важным оставить этот артефакт у себя. По крайней мере, он ему был зачем-то нужнее, чем этому неизвестному человеку, из-за которого всё покатилось в тартарары.

Сокол мечтал его прикончить.

Эта ненависть кипела в каждом потаённом уголке сознания. Он хотел найти его, отомстить, но прекрасно понимал, что во всём виноват только он. Никто больше.

К радости Сокола, никто за ним не погнался. Или же, по крайней мере, его просто никто не нашёл. Хотя, возможно, его давно убили во сне, и всё происходящее — одна из вариаций упущенного будущего, но это было, без сомнений, обычным пьяным бредом. Скорее всего, заказчик нанял других людей, когда одни наёмники нежданно-негаданно испарились и не принесли ему желаемое. Но навряд ли те смогли найти, если добрались до храма, что-то полезное. Хотел бы Сокол посмотреть на эту напыщенную, искажённую гневом морду. Вот была бы потеха!

Сокол постоянно таскал перо с собой, разглядывал его и не переставал надеяться, что артефакт среагирует, и появится Орёл, который обнимет его и утешит. Но всё было тщетно. Перо просто существовало — и ничего более.

В первые месяцы Сокол хотел как-нибудь обратиться к ниврам, попасть мистическим образом в их Королевство и попросить о помощи. Перо было в их храме, значит, они должны что-то знать. Хотя бы маленькую крупицу информации, за которую можно было бы зацепиться. Но гордость переборола здравомыслие, и Сокол поддался простой человеческой апатии и оставил всё как есть.

Потом, когда глеты подошли к концу, он решил, что лучше всё же найти заказчика и отдать ему артефакт, чтобы получить заслуженный гонорар. К тому же он не мог воспользоваться этой треклятой штукой и считал её бесполезной, поэтому зачем она ему? Но каждый раз Соколу хватало сил только на то, чтобы добрести до привычной таверны. Так и была заброшена идея с возвращением артефакта необходимому человеку, которого он, откровенно говоря, даже не знал. Все данные о заказчике пропали вместе с Орлом и сопровождающим.

Когда деньги всё же закончились, Сокол вспомнил, каково это быть бродяжкой с улицы. Он добывал глеты не самым законным способом, но ему это было позволительно, правда ведь? Его душа давно перестала быть белой и пушистой. Теперь она принадлежала убийце, голова которого должна лежать на плахе, а ещё лучше — в кровавой корзине с такими же убогими людьми.

Прокручивая в который раз безрадостные воспоминания, Сокол скривился.

Живот очень кстати прошёл, и он, одним глотком выпив жидкость, почувствовал новую боль, но уже в своём горле. Сокол скорчился, задышал быстрее и открыл широко рот, чтобы глотнуть воздуха.

Сколько ещё продолжится это добровольное уничтожение организма? У Сокола не было ответа, но он знал, что на полном серьёзе готов был так глупо скончаться. Ему было куда проще скрывать свои душевные переживания в этой зеленоватой бурде, разъедавшей внутренности, чем стремиться к чему-то большему.

Пожалуй, он был не просто слабаком. Он был ничтожеством.

На дне кружки продолжала булькать жидкость. Сокол редко допивал остатки роскоши: они на вкус были хуже, чем сам напиток в целом. Он решался на такой подвиг лишь в тяжёлые дни, когда хотелось не то сдохнуть, не то скрыть свою непроходимую печаль в чём-то противном и крепком.