Влюбленные в маски - Елена Чаусова Страница 8

Сперва Фабио всерьез опасался, что после потасовки на Джельсомино люди дона Витторио все-таки заявятся к нему с обвинениями. Он дергался на любой громкий шум внизу и держал шпагу поближе к себе, возле кровати. Хотя чем бы ему, раненому, это помогло, ввались сюда несколько вооруженных головорезов?.. Однако они не пришли ни вечером, ни на другой день, а уж, наверное, подозревай они Фабио, давно были бы здесь — так что в конце концов он решил попусту не беспокоиться. У него попросту не было сейчас сил столько переживать. Ему нужно было побольше есть и лежать и поменьше волноваться, так что, убрав шпагу на оружейную стойку и оставив при себе только привычный стилет под подушкой, он, как и велел Лоренцо, пил чай, ел красное мясо и читал, бессмысленно валяясь в кровати.

Однако, невзирая на все это, спокойно ему вовсе не было. Напротив, Фабио было нервно, стыдно и меланхолически грустно. Хотя с виду беспокоиться было, вроде бы, не о чем: Миа вела себя как обычно, ни словом, ни жестом не показывая, что произошедшее между ними вчера ее как-то задело. Но Фабио прекрасно знал цену такому внешнему спокойствию и понимал, что за ним может многое скрываться. Увы, он тщетно пытался уловить ее переживания мимоходом, когда она появлялась в комнате что-то подать или наоборот, забрать — и он не понимал, вправду ли она спокойна или слишком сильно прячет все в себе, а он слишком слаб, чтобы почувствовать.

Вчера Фабио прошел по грани собственных моральных принципов, грубо использовав Дамиану в своих целях. А уж в том, что касается допустимого в отношении честной девицы поведения, грань неоднократно перешел. Какой уж тут покой. Ему надо было или наверняка удостовериться, что все и впрямь в порядке, или же как-то уладить ситуацию, если все не в порядке вовсе. Так что, когда Дамиана в очередной раз зашла к нему и принесла пресловутый чай, он попросил:

— Дамиана, будь добра, задержись на минутку.

Она на мгновение растерянно замерла, прежде чем, сделав книксен, ответить:

— Да, ваше сиятельство, — и тут же вспыхнула краской смущения.

Фабио обеспокоенно нахмурился и почесал нос, подумав, что совершенно правильно решил поговорить с ней: стоило лишь обратиться к ней не с обычным господским приказом, как стало понятно, насколько это неловкая для Дамианы ситуация. Хуже того — еще и пугающая, это Фабио тоже прекрасно почувствовал, и ему тут же сделалось нестерпимо стыдно за все, что он себе вчера позволил.

— Миа… — осторожно начал Фабио, — я хотел бы надеяться, что ты не сочла мое поведение по отношению к тебе неподобающим. А если все же сочла — искренне принести тебе извинения. Я вижу, что ты прекрасно понимаешь, в какие я угодил… затруднительные и крайние обстоятельства. Я тебе безмерно благодарен за понимание и за то, что помогла мне в трудную минуту. И все же хотел бы лишний раз заверить, что не собираюсь позволять по отношению к тебе ничего неподобающего.

— Ну что вы, ваше сиятельство, я правда понимаю, — тут Миа замялась, а потом неловко продолжила: — Это всего лишь один раз, не всегда же за вами стражники гоняются.

После такого ответа недоразумение можно было считать исчерпанным, однако чаемое Фабио спокойствие не желало приходить ни в какую. Его терзало очень знакомое скребущее, как маленькие коготки, чувство несоответствия сказанного тому, что человек думает и ощущает внутри себя. С переживаниями Дамианы что-то было вовсе не так, и он снова потер нос и задумчиво уставился на служанку, пытаясь сообразить, в чем дело. Чуял Фабио совсем уж странное и откровенно нехорошее: горечь и обиду на судьбу, разочарование собой и собственной жизнью, которые он узнал безошибочно, потому что и ему самому эти чувства были прекрасно знакомы. И ему приходило в голову только одно объяснение, почему Дамиана испытывала сейчас все это. Потому что она служанка и простолюдинка, неодаренная — и господа всегда считают свои желания и свое мнение выше ее. Она живет так с рождения и ничего другого не знает, но это не значит, что ее радует такая жизнь.

— Спасибо, что понимаешь, Миа, — повторил он, а потом осторожно продолжил: — Я знаю, что разные господа думают очень разные вещи по поводу того, что им дозволено и не дозволено в отношении простолюдинов и слуг. Я думаю, что пока ты находишься в моем доме, я отвечаю перед тобой так же, как и ты передо мной. И никто не имеет права делать с тобой ничего против твоей воли — ни я, ни кто бы то ни было еще. Надеюсь, ты останешься здесь надолго, а между нами все будет по-прежнему.