Найти себя - Валерий Елманов Страница 79

Началось все сразу после того, как царевич проболтался шотландцу о том, какие красивые стихи я знаю. Снова моя вина – надо было вовремя предупредить Федора, чтоб не вздумал ничего рассказывать Квентину, а я не догадался. Вот тогда-то Квентин не на шутку разобиделся на меня.

Дело осложнялось еще и тем, что буквально за три-четыре дня до этого Дуглас попросил взять у него написанное на английском и перевести на русский, но так, чтобы его строки не утратили своего красивого звучания. Я сослался на то, что поэзию люблю и уважаю, но сам ею никогда не занимался, потому боюсь загубить.

Еще чего – собственными руками подсобить парню извлечь из той ямы, которую он усиленно копает для самого себя, лишних несколько лопат! Дудки!

Донельзя огорченный Квентин уныло покинул мою светелку, а стихи – то ли будучи в чрезмерном расстройстве, то ли от простой рассеянности – так и оставил у меня на столе. Признаться, я и сам не обратил на них особого внимания, и спустя несколько минут – дело было перед сном – завалился спать.

Наутро я их заметил, но отдать забыл. Вечером повторилась та же история – на сей раз я вспомнил про них, когда потянулся, чтобы потушить свечу, и было лень вылезать из постели, тем более Квентин жил в комнате не по соседству, а... Словом, надо было одеваться или хотя бы что-то на себя накидывать.

Теперь же, узнав от Федора о прочитанных мною стихах, он решил, что я его надул и сознательно отказался от перевода, после чего сделал все, чтобы оставить его гениальные вирши в своей комнате, тайно зарифмовать их, а потом огласить царевичу и ни словом не упомянуть о его, Квентина, авторстве.

Крику было – до небес. Пару раз даже приходилось выгонять не в меру любопытную Юльку, которая норовила заглянуть ко мне в комнату, чтобы узнать, чего у нас творится.

Главное, никакие разумные возражения не помогали. Он не желал слушать ни моих доводов, отметая их с ходу, ни... Нет, не так. Правильнее сказать, он вообще ничего не слышал. Кульминацией стал его переезд на новое местожительство, к старому географу-французу.

И даже когда мы встречались у царевича – у меня было начало урока, а у него окончание,– Квентин проходил мимо молча, старательно игнорируя меня по полной программе, так что о наступившей развязке я узнал только от царевича.

Как-то ближе к концу урока, пока я повествовал о Гераклите, Федор отошел от стола, оказавшись вплотную у стены с решеткой, молча указал мне наверх, а потом, прижав палец к губам, на дверь.

Я понимающе кивнул и, не прерывая рассказа, заметил как бы между прочим:

– А дабы нам с тобой воочию убедиться в истинности слов сего эллинского философа о том, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку, я предлагаю тебе выйти сейчас за дверь, и тогда ты сможешь понять: ничто дважды одинаковым не бывает. И пусть второй раз мы выглянем почти сразу, пространство за дверью будет совсем иное.

Оказавшись в пустом коридорчике – классных комнат у царевича было аж три, но лестница к ним вела одна, а охрана выставлялась внизу у ступеней,– Федор заговорщицки прошептал:

– Новость поведать хочу тайную. Квентин-то наш эвон чего учудил – прямиком к батюшке подался. Дескать, выдай за меня свою прынцессу.– Он весело хихикнул.– Удумал же, прынцесса.

Я обомлел. Вот это огорошил так огорошил. Кажется, к Дугласу скоро заявится северный пушной зверь, от которого спастись навряд ли получится.

– А государь что на это? – уныло осведомился я, с тоской глядя на пухлое розовощекое лицо царевича, светящееся от удовольствия, что он первым сообщил любимому учителю столь важные новости.

– А что он? Послал за лекарем, кой Квентина пользовал по пути в Москву,– пояснил Федор.– Известное дело: обжегшись на молоке, завсегда на воду дуют. Слыхал, поди, про прынца Ивана, кой к нам из датских земель прибыл, да в одночасье помер?

Я машинально кивнул, одновременно прикидывая, что это может быть за Иван. Впрочем, плевать мне на него. Тут кое-кто интересует меня гораздо больше.

– Вот батюшка и решил дознаться, яко там с ним на пути сюда все было, да что за болесть приключилась, да не прилипчива ли она, а то вернется сызнова, и нового жениха тож отпевать приведется. Ну и послов решил заслать к аглицкому королю – то само собой. Что за род такой, Дугласов, сколь знатен, и вправду ли он...– Федор замялся.– Ну...

– Понятно,– кивнул я, выручая царевича.– А если болезнь может возвернуться, как ты говоришь, станет государь посылать послов?

– Да на кой ляд они занадобятся, коли и без того все ясно,– пожал плечами царевич.

– Жаль Ксению,– притворно вздохнул я.– Но мне довелось слыхать о болезни Квентина. Вроде как неизлечима она. Боюсь, твоя сестра станет сильно переживать, если царь-батюшка откажет ему.

– Авось ей не впервой. Случалось уже, когда отказывал,– философски заметил царевич.– Да и не до того Ксении Борисовне. Она последний месяц и без Квентина чуть ли не каждый день очи на мокрое истаивает. А то хохочет, резвится без удержу, меня шшекочет, будто я дите малое,– буркнул он обиженно.

«Ну это уже классика, и мне знакомо еще по школе,– вздохнул я.– Как там у Пушкина? «Ах, няня, няня, я тоскую, мне тошно, милая моя: Я плакать я рыдать готова!..», а в затем уже откровенное: «Я не больна: Я... знаешь, няня... влюблена». Как же, как же, учили «Евгения Онегина», учили. Получается, любовь взаимная. Хотя от этого еще грустнее».

Но вслух – молод еще царевич для таких вещей, предположил, подобно няне Татьяны:

– Приболела, наверное.

– Эх, княже,– совсем взросло вздохнул Федор.– Ежели бы так, то оно слава богу, хошь о болести таковское и не сказывают. Боюсь я, куда хужее. Сдается мне, влюбилась она.

– Тогда все равно жаль, ведь царь-батюшка скорее всего откажет Квентину. И снова твоя сестрица в слезы ударится.

– А можа, и нет,– протянул Федор.– Ежели бы враз решил отказать, на что бы ему у лекаря все вызнавать, да о послах в Англию толковать.– И загадочно заметил: – Тока я тако мыслю: даже ежели и откажет, Ксения Борисовна вовсе напротив – возрадуется. Я, чаю, ей ентот Квентин не больно-то глянется, по всему видать.