Дезертир - Андрей Валентинов Страница 79

Ночь уходила, над неровными черепичными крышами одиноко горела белая поздняя звезда. Тучи ушли, и над замершим городом раскинулось темное небо – холодное, как и эта декабрьская ночь. Ночь месяца фримера…

Папелитка догорела, но я не двигался, глядя в приоткрытое окно. Белая звезда не отпускала, манила, она казалась единственной реальностью среди черного молчаливого города, похожего на сбывшийся ночной кошмар. Да и не было ли все это сном? Резкие контуры крыш медленно теряли очертания, таяли, покрывались серым туманом. Все исчезало, оставалось лишь заснеженное поле, холодная земля – и белая звезда надо мной. Предрассветные сумерки срывали нестойкий колдовской покров, оставляя лишь холодную спокойную истину. Нет Парижа, нет черных крыш, нет холодной комнаты и погасшей свечи на столе. Есть только поле, лионская дорога, голые тополя, идущие куда-то за горизонт. Я вернулся. Я никуда не уходил с этого страшного места. Мне просто пригрезилось…

Я заставил себя встать, закрыть окно и зажечь свечу. Серый туман отступил, исчез за окном, за темными шторами. Все может быть. Я, призрак, попал в царство призраков. Но даже если так, любое дело следует доводить до конца. А остальное уже не в моей власти.

На стол лег чистый лист бумаги, и я, взяв перо, стал быстро записывать. Первое – «Синий циферблат». Второе – «Фарфоровая голубка», барон де Батц, третье – Николя Сурда…

Уже не в первый раз меня посещала странная мысль. Мертвый, лишенный памяти, я делаю именно то, что должен был, останься я живым. Я шел по собственному следу, словно призрак, не решающийся покинуть знакомые места. Но я уже не был прежним, и мои метания по чужому страшному городу, городу Смерти, становились все более бесполезными. «Синий циферблат»… Может, там ничего и нет? Может, и это фантомная боль, ненужные обрывки исчезнувшей памяти? Впрочем, круг замыкался, и я чувствовал – скоро развязка. Так ли, иначе, но все для меня кончится. Серое небо было близко – только протяни руку…

Рассвет пришел как-то незаметно. Спать не тянуло, хотя я всю ночь не сомкнул глаз. Сквозь ставни нехотя сочился бледный утренний свет, и ночные призраки на время оставили меня. То, что я делаю, бесполезно, но иначе поступить просто нельзя.

…Шаги я услыхал издалека – легкие, быстрые, но неровные, словно человек то и дело оступался. Кто-то вошел в ворота, остановился под моими окнами…

Я застегнул камзол и, не особо торопясь, превратил листок с адресами и фамилиями в серый пепел. В том, что ранний гость спешил ко мне, сомнений не было, но я не собирался следовать примеру прежнего квартиранта. Наверно, гражданин Марат был мастак лазить по неровным черепичным крышам. Впрочем, и это его не спасло. Мне же опасаться нечего.

Шаги уже были на лестнице, на миг они замерли перед дверью, и я представил, как гость ищет молоточек, висевший на медной цепочке слева от входа. Когда послышался первый, неуверенный удар, я шагнул к двери.

– Вы?!

Странно, я еще не потерял способность удивляться. Впрочем, отвечать гражданка Тома не стала. Она даже не подняла головы, и стекла ее очков внезапно показались мне погасшими и мертвыми.

– Ваш адрес дал мне Шарль… Мне можно войти?

Даже голос стал другим – тусклым и безнадежным. Я вдруг представил, как говорю «нет», и девушка безмолвно поворачивается…

– Заходите! Правда, у меня ни чая, ни кофе… – произнес я как можно веселее, хотя уже понимал, что мой наигранный оптимизм бесполезен, даже хуже.

– У вас есть водка…

Она глядела куда-то в сторону, старательно пряча взгляд. Разыгрывать роль весельчака не имело смысла, и я посторонился, пропуская Юлию в комнату. Шляпка полетела прямо на пол, рука дернула верхнюю пуговицу пальто. Я попытался помочь, но она резко рванулась, словно я прикоснулся к ране:

– Не смейте! Не смейте меня трогать.

– Юлия! – растерялся я. – Помилуйте…

– Вы что, не видите – я грязная! Грязная!

Мелькнула и пропала нелепая мысль, что девушка явилась прямиком из мертвецкой, забыв вымыть руки. Юлия сбросила пальто и опустилась на стул.

– Франсуа, я же просила…

– Ах, да!

Я плеснул граппа в глиняную кружку – иной посудой обзавестись не удалось. Девушка выхватила ее из моих рук, резко выдохнула воздух, отпила – и зашлась в кашле…

– Ну и дрянь! Что вы там курите, дайте! Скорее!

Я открыл коробку с папелитками, Юлия наугад выхватила одну, повертела в руке…

– Нет! Что за мерзость! Не буду… Франсуа Ксавье, не смейте на меня смотреть!

Хотелось спросить: «Что с вами?», но я уже понимал – такой вопрос ничего не даст.

– Юлия, – осторожно начал я. – Альфонс… Он жив?

Она быстро кивнула.

– Да… Процесс через три дня. Франсуа, я догадываюсь, на что похоже мое поведение…

– Помилуйте, – попытался вставить я, но девушка резко мотнула головой:

– Дайте сказать! Я веду себя как ненормальная… Но я и есть ненормальная, мне некуда идти и…

– Еще граппа?

Молодой ирокез жив, значит, в любом случае не все потеряно. Немного успокоившись, я налил еще полкружки, и Юлия, выпив залпом, откинулась на спинку, сняв бесполезные очки.

– Ну и гадость! Нет, не поможет… Мне надо искупаться в спирте… Нет, и это не поможет… Простите, ради бога! Только не прогоняйте! Не могу никого видеть, кажется, все уже все знают, тыкают в спину пальцами… Господи, как это омерзительно!..

Я закурил и отошел в сторону. Что бы ни случилось, ей следует выговориться. Иначе будет еще хуже. Было ясно – она на пределе, еще немного, и нервы не выдержат…

Внезапно Юлия рассмеялась – нервно, хрипло:

– Никогда не думала, что все это так мерзко! Мне казалось, что профессия врача все же делает людей более… Не знаю, циничными, что ли? А я – как горничная из хорошего семейства…

Смех оборвался, девушка застонала и внезапно закрыла лицо ладонями.

– Наверно, это называется истерика… Франсуа, пожалуйста, не смотрите на меня! Я, конечно, зря сюда пришла, но мне стало страшно, я не могла…

Она резко встала, подошла к окну и, рванув ставню, глубоко вздохнула.

– Душно… Вы что, никогда не проветриваете? Что вы за человек, Франсуа Ксавье! Иногда вы так можете разозлить…

Я не сдержал усмешки, благо девушка стояла ко мне спиной. Пусть говорит!

– Ладно, слушайте! – Она вновь присела и, схватив ни в чем не повинную папелитку, бросила ее обратно в коробку. – Все равно я должна кому-то рассказать, можете, если хотите, смеяться – только потом, не при мне. Наверно, со стороны это действительно смешно. Горничная впала в истерику…