Железный сокол Гардарики - Владимир Свержин Страница 79

Брак – самый лучший повод для развода.

Генрих VIII Тюдор

Когда Господь создавал Эстляндию, он, вероятно, был в дурном расположении духа и не слишком заботился о том, насколько удобно будет жить здесь местному населению. В принципе, равнинная территория, поросшая лесами и усеянная обломками скал, как булка кунжутом, позволяла эстам прокормить себя. Море давало рыбу, остатки ледников – пресную воду. Но за рамками натурального хозяйства жизнь этого северного обрывка Европы была тосклива, однообразна и промозгла. Холодные ветры, большую часть года завывавшие в здешних трубах, леденили душу и заставляли кутаться в меха. Давным-давно рыцари-крестоносцы, искавшие для Ливонского ордена новые земли, принесли сюда христианство. Население, издревле промышлявшее охотой и рыболовством, воинственным соседям почти не противилось, но и поддерживало без энтузиазма. Новые церкви строились под опекой рыцарских замков, откуда «уполномоченные Богом» меченосцы бдительно следили, чтобы не оскудела рука дающего.

Ослабление рыцарского ордена привело эстляндские владения в полнейшее запустение. Когда же Швеция захватила эту территорию, каменные твердыни еще с горем пополам годились для обороны, но отнюдь не для комфортабельного жилья. Толстые стены, сложенные из дикого камня, покрывал мох. Сквозь щели в окнах свободно врывались все упомянутые на картушке компаса ветра. С потолков то и дело капала вода, образуя на полу невысыхающие лужи.

Именно в таком «загородном имении» и жила сестра польского короля, супруга герцога Эстляндского и дама сердца предводителя казачьей вольницы Катарина Ягеллон.

Пройдя сквозь темную пещеру двойных ворот, мы очутились в замковом дворе. Если бы перед нами стояла задача похитить объект пылкой страсти запорожского гетмана, это не вызвало бы особых трудностей. Кроме пары унылых собак, подставляющих скупым лучам неяркого северного солнца лохматые бока, во дворе не было ни единой живой души. Псы лениво поднялись с нагретых плит и вопросительно уставились на нас, не то пытаясь догадаться, что мы тут делаем, не то интересуясь, нет ли у неожиданных гостей чего-нибудь съедобного. Дождавшись подачки, они жадно принялись за еду, потеряв к незнакомцам всякий интерес.

– Может, нужной вам дамы здесь вовсе нет? – настороженно оглядываясь по сторонам, предположил голландец.

– В портовом кабаке утверждали, что она здесь и никуда отсюда не выезжает, – отмел я его подозрения.

– Спит небось. На массу давит, – поддержал меня Лис. – Вчера, как водится, Ронсара обчиталась. От него всегда спать хочется. Было бы с кем.

Опровергая тезис моего друга, дверь угловатой башни донжона уныло заскрипела, и на высокое крыльцо медленно вышла дама. Она была монументальна, как айсберг, и впечатляюща, как нотрдамская химера в полнолуние. Пожалуй, среди борцов сумо она бы чувствовала себя в своей компании. Не исключено, правда, что многие из них не рискнули бы приблизиться к этому порождению страны троллей, устрашенные причудливой негармоничностью ее черт. В целом лицо незнакомки напоминало корму боевого корабля, только под пером руля, изображавшего нос, имелось отверстие, похожее на след от тарана. Установленные в глазницах орудия смотрели на нас угрожающе.

– Кто есть? – на ломаном шведском подозрительно спросила женщина-монумент.

– Мы есть, – отозвался Лис – также на шведском, но уже не просто ломаном, а зверски изувеченном. – И пить тоже, ес-сли дади-т-те.

Дама задумчиво уставилась на посетителей и после долгой паузы уточнила:

– Кто вы есть?

– Нас не ест никто, – не унимался Сергей. Насколько я знал, такая дуэль могла продолжаться до заката, однако нам следовало управиться пораньше.

– Почтеннейшая фру, – начал я на пристойном шведском. – Мой хозяин – знаменитый торговец ювелирными изделиями из Антверпена – недавно прибыл в Ревель и, прослышав о несказанных достоинствах ее светлости герцогини, поспешил засвидетельствовать свое почтение и предложить лучшее из того, что у него есть, той, которая по праву более всех достойна носить это.

– Фрекен, – хлопнув глазами, ответила дама, и я понял, что все мое красноречие, следовавшее за приветствием, было растрачено на обогрев атмосферы.

Догадавшись о неуспехе моей дипломатии, сноровистый в торговых приемах голландец достал откуда-то увесистые серьги и потряс ими, как стеклянными бусами перед папуасами.

– Ней, ней, – сопровождая отказ ленивым движением головы из стороны в сторону, произнесла «девица». – Не платить.

Она собралась было развернуться и уйти, однако, на наше счастье, ее разворот занимал достаточно времени, чтобы обдумать дальнейшие наступательные действия.

– Лис, твое отечество в опасности! – напомнил я. – Выручай!..

– Вот так всегда! – оскорбился Лис. – Кому по клавишам бренькать, а кому мебель двигать!

Он осенил себя крестным знамением:

– Эх, постоим за родные очаги, – и тут же взлетел на крыльцо со страстным воплем: – Необходимая ты моя!

Обойти будущую жертву Лисова обаяния, ошеломленно застывшую в дверях, действительно было невозможно.

– Мадемуазель, – вспоминая лучшие времена в образе Сержа Рейнара Л'Арсо д'Орбиньяка, взвыл он, припадая к руке, которой без труда можно было обхватить средних размеров глобус. – Все кончено! Я пропал без этих глаз! Вы приобрели мое сердце оптом! Откройте же кредит вашего доверия под десять процентов годовых! Я высек бы ваш памятник на площади, но не нахожу достойных площадей! Вы идеал грандиозной формы, полной содержания…

Сергей сделал попытку обхватить руками фигуру, которой легко было бы закрыть даже окно в Европу. Лицо девицы неожиданно покраснело и стало похоже по расцветке на верхний глаз светофора.

– Не понимать, – сконфуженно пролепетала она.

– Я объяснять, – многозначительно заверил Лис. – А пока отведи-ка этих господ к своей хозяйке, чтоб они нам не мешать.

Он мягко подтолкнул ее вперед, существенно увеличивая понятливость перспективной сумоистки.

Герцогиня Эстляндская приняла нас на крепостной галерее, которую теперь можно было именовать зимним садом. Небольшие апельсиновые деревца в кадках, фикусы, горшки с геранью придавали каменной твердыне вид довольно обжитой, почти домашний. Катарина действительно была хороша собой, как бывают хороши только польские аристократки. В предыдущей командировке мне довелось увидеть одну из таких красавиц – возлюбленную императора Александра I Марию Антоновну Святополк-Четвертинскую. [44]В привычной нам истории ей противостояла графиня Валевская, возлюбленная Наполеона. Оба вершителя судеб мира были сражены красотой прекрасных дам и находились под весьма сильным влиянием этих грациозных созданий. Так что гетман Вишневецкий был не одинок в своей всепоглощающей страсти. В мировой истории подобные случаи не были редкостью.