Девять унций смерти - Сергей Раткевич Страница 78

— Они… — обронил властелин Петрии. — Они умерли. Герд не смогла родить… двойню. Мальчика. И девочку. Невесту и наследника. Тогда я в первый раз подумал, что проклят. Я не плакал. Просто… исполнял положенные обряды. Ходил. Говорил. Ел. Спал. Кажется, даже шутил. Держался. Вот только… узнав о смерти моей второй жены, очередные заговорщики явились с повинной. Они хорошо помнили прошлый раз и не захотели для себя судьбы тех, кого я казнил, когда умерли мои первые. Что ж, их судьба была иной. Куда более страшной. К тому моменту я уже расстался с горячностью, свойственной молодости, и успел стать законченным мерзавцем. Они молили о милости, но я позабыл это слово…

И вновь владыка замолчал, недвижно каменея среди огромного мраморного зала. Тишина… тишина… тишина, будь она проклята! Когда ознобный сумрак вновь надвинулся, наваливаюсь так, что дышать нечем, Фицджеральд судорожно вздохнул.

— Пусто… — сухим шелестом откликнулся на его вздох голос Петрийского Владыки. — Пусто, переросток… убить тебя, что ли?

— Убей… — подчиняясь какому-то странному безумию, царящему в этом выморочном месте, шепнул Фицджеральд. — Убей… не молчи только. Здесь нельзя молчать.

— Успею еще убить, человечишка. Повесть моя не окончена, сердце не выплакано, горе мое болит…

— Говори, — шепнул олбарийский лучник. — Говори, владыка гномов.

— Я не женился больше, — тускло сказал Якш. — Вот тебе и ответ на все твои глупые вопросы, переросток. Я был владыкой. Все это время я был им. Проклятым владыкой проклятых гномов. Гномов, чьи женщины умирают родами. Так часто умирают… Но я позабыл об этом. Приказал себе забыть. Я был владыкой и правил мудро. Мне даже нравилось, понимаешь? Это было нетрудно. Просто какая-то часть меня умерла, я сам убил ее. А без нее можно очень даже неплохо жить. И приносить пользу. Всем. Всем, кому она нужна, эта чертова польза. Счастья нет? Вот еще! Счастье есть благо и процветание Петрии, разве не так?! Так было долго. Страшно долго. Годы и годы было так. А потом… я сильно выпил тогда, пришел с какого-то праздника, не раздеваясь, завалился на ложе и послал к Духам всех, кто пытался мне объяснить, как именно должен отходить ко сну владыка. Тем, кто с одного раза не понял, я пригрозил палачом. Когда они убрались, я уснул. Один уснул. А проснулся… проснулся не один. Демоны ведают, как они пробрались мимо моей стражи, а только к утру у меня было уже две жены. Хильд и Сигрид. И только к утру я достаточно протрезвел, чтоб прийти в ужас. Но было поздно. А они сказали, что любят меня. Такие смешные, милые девочки. Я не любил их, нет. Скорей это была нежность. А впрочем, что я могу знать об этом? Свадьбу справили задним числом. На ближайшем Совете мне все это припомнили, но я подкупил недовольных и приказал тайно убить непримиримых. Я старался пореже прикасаться к ним. Только когда совсем уж невмоготу было. Но они понесли с первой же ночи! Обе… Я молил всех богов, даже запретных, но…

Якш стоял, размеренно кивая головой, по щекам его текли слезы. И тишина навалилась, тьма такая, что ни вздохнуть ни выдохнуть, хуже смерти тьма, хуже отчаяния…

И Фицджеральд не выдержал, рванулся вперед из этой невыносимой мглы, рванулся и обнял то, что перестало быть подгорным владыкой, а Якшем не стало, то, что превратилось в застывшую скорбь, навечно застывшую, мертвую. Он крепко, до боли, до хруста сжал это холодеющее нечто, и скорбь обрушилась в рыдание.

— Ты меня слушай, человек, — давясь слезами, шептал Якш. — Ты этого не знаешь… совсем не знаешь… и не надо тебе этого знать! Не надо. Этого… никому не надо. А ты слушай… слушай, чтобы знать… потому что это — надо знать. Тебе — надо. Именно тебе и надо… А ты не знаешь, совсем не знаешь… А я четыре раза знаю… четыре, понимаешь?!

И Фицджеральд понял. Понял и заледенел от ужаса.

«Ильда… Катрин… Господи, так вот что он имеет в виду!»

Никакой Петрии вокруг больше не было. Сторожка при комендатуре, деревянный стол, семь пустых кувшинов, аккуратно выставленных на столе.

— Эти засранцы думают, что я всех обратно потащу. Вниз, в Петрию, к старым обычаям, будь они прокляты! Ходят, бормочут, надеются… Да я их собственными бородами удавлю, на кишках, сволочей, повешу! Петрию им подавай! Обычаи дедовские! Да когда Шарц сообщил мне, что весь этот кошмар может закончиться, что гномки могут не умирать больше… да я бы один наверх всю чертову Петрию выпер! С корнями бы выдрал, будь она проклята! Шарц принес мне мир с Олбарией, но даже если б он принес мне блюдо горящих углей, я бы сожрал их, не задумываясь!

Якш покачнулся и тяжело опустился на табурет.

— Так что ты смотри мне, — тихо и страстно сказал он. — Когда Гуннхильд рожать станет — Шарца зови! Никаких повивальных бабок, никаких акушеров-людей, даже марлецийских профессоров не зови! Только Шарца. И вообще посматривай за этим делом. А то ведь наши умники мало ли чего удумают. Рожать только под наблюдением лекарей — и точка! А если старейшины умничать вздумают…

— Я их самих рожать заставлю, — сказал Фицджеральд. — Ежа против шерсти.

— Дело, — ухмыльнулся Якш. — Нет ничего драгоценней собственного опыта. Правильно, мальчик. Правильно понимаешь. Тебе нужно было все это знать, все, что я сказал тебе… тебе нужно было это знать, чтобы не знать никогда.

— Спасибо… Якш, — сказал Тэд Фицджеральд.

— И тебе, Тэд, — облегченно вздохнул Якш. — Спасибо.

А тишина лежала такая…

И в тишине был мир.

Прошлое навсегда осталось под рухнувшими сводами Петрии.

Хорошо, что она рухнула.

Хорошо, что есть Шарц. Ильда не умрет родами. И Катрин не умрет. Они будут жить долго и счастливо. Все. И у них будут дети. Им не придется год за годом, век за веком…

— Твою историю… ее можно пересказывать? — спросил Фицджеральд.

— Пересказывать? — удивился Якш. — Зачем?

— Если понадобится, — ответил комендант.

— Если понадобится — нужно, — решительно ответил Якш. — Лишь бы помогло.

— А если не поможет… — Тэд Фицджеральд замолчал и поглядел Якшу в глаза.

А Якш поглядел в глаза Тэду Фицджеральду. Мужчины молча смотрели друг другу в глаза, без слов соглашаясь, что они сделают с теми, кому не поможет эта история.

* * *

А свадьба была веселой. И не сказать, чтобы очень уж гномской. Быть может, потому, что людей на нее пришло не меньше, чем гномов. Ну а поскольку все уже давно привыкли к обычаям и традициям друг друга, то всем было весело сразу и на гномский, и на человечий лад.

Поскольку сама свадьба у гномов религиозным таинством не являлась — им являлось скорей уж обручение, а свадьба была просто веселым праздником перед тем, как двое впервые лягут в одну постель, — то старенький священник, отец Николас, посчитал для себя возможным, пристойным и правильным явиться на нее. Он даже бровью не повел, когда молодых забрызгали пивом и закидали грибами.