Между степью и небом - Федор Чешко Страница 78

Собственное поведение казалось теперь Михаилу еще более странным, чем выворотнево. Ты-то, лейтенант, какого ляда резинишь?! Ржавый сам под выстрелы подставляется, а ты только глазами хлопаешь! Может, еще и разговоры разговаривать собрался с этим волчинищем?!

Михаил сцепил зубы до хруста, передернул затвор ППД, прицелился – неловко, как из винтовки… опять зачем-то рванул затвор… И вдруг обмяк, сказал, устало глядя на ржавого:

– Ну, здравствуй, нелюдь.

– Здравствуй, нЕзверь! – издевательски ощерился тот, избегая, однако, встретиться с Мечниковым взглядом.

И тишина. Только осточертелый комариный скулёж да копошение чахлого ветра в ракитнике.

Потом ржавый вдруг значительно поднял ногтистый палец:

– Слышишь?

Михаил снова опешил. Совершенно ребяческая покупка: заерзай, мол, заверти головой, и… И – что?! Нахрена все эти жалкие уловки, если можно было сразу…

– Дурак ты, нЕзверь! Вроде бы с возрастом умнеть полагается, а некоторые из жизни в жизнь всё глупее. Ты подвоха пока не ищи, ты просто вслушайся. Не в то, что можно услышать – в то, чего нет. Ну?

И тут до Мечникова, наконец, дошло. Канонада. В смысле, действительно нет ее. Давно, кажется еще с вечера. Что за черт? Война, что ли, кончилась?!

– Размечтался…

Волчина терпеливо доводил до Михаилова сведения, что утруждаться произнесением реплик вслух совершенно не обязательно. Но Михаил упорно продолжал утруждаться:

– Слушай, чего ты хочешь?!

– Я хочу? Мне-то казалось, это ты хочешь. Причем как бы не слишком многого. Например, разобраться в… как ты это… "в творящейся чертовщине". – Выворотень полуприлег, опершись локтем на труп. И добавил совсем уже безразлично: – Да оставь в покое оружие. Я скажу, когда станет опасно.

Ну, по крайней мере, ржавый ублюдок хоть боится. Старая добрая истина про "сидеть лучше, чем стоять, а лучше всего лежать" – это как раз для случая, когда тебя гипнотизирует автоматное дуло. Все эволюции ржавого не только демонстрируют миролюбие, но и уменьшают площадь мишени. И напоказная расслабленность не помешает волчине одним движением перемахнуть через труп, распластаться за ним. Что ж, это самое движение нужно еще успеть…

– Не сомневайся, успею, – голос ржавого разом утратил снисходительную усмешливость, теперь в нем явственно пролязгивала точеная сталь.

И черт с ним.

Сильней, чем даже "творящаяся чертовщина", лейтенанта Мечникова заботила теперь неприкосновенность собственных мозгов. В конце концов, он принялся талдычить про себя стихи. Всякие. Все, которые знал настолько, чтоб декламировать совершенно бездумно. «Интернационал», "Буря мглою", "Чистенький" собственного когдатошнего производства, поднявшаяся из каких-то задворков памяти совершенная уже галиматья про "греби веселей – эгэгей"…

Впрочем, совсем бездумной декламация не получилась – по крайней мере, в начале. Отвлекся всё-таки на нее Михаил, подвыпал из окружающего.

А волчина тем временем говорил, говорил – морщась, словно бы нехотя:

– …перейти линию фронта всё равно бы не удалось. Вместо правильного фронта здесь безалаберная мозаика. Опорные пункты (ваши), прорвавшиеся мобильные части (их), всевозможные штурмовые, остаточные и просто заблудившиеся группы… Сейчас обе стороны взяли спонтанный таймаут: пытаются разобраться, где у кого что. Уверен, долго это не…

Мечников понимал: ничем хорошим эти идиотские растабары завершиться не могут. А потому решил это самое нехорошее завершение оттянуть. И перебил:

– Что ты всё… «Ваши», «ихние»… Сам-то ты из каких?

– Из нелюдей, – ответил нелюдь. Странно как-то ответил, но Михаил над странностью этой задумываться не стал. Ему вдруг стукнуло в голову: а может, Волк Дитмар тоже попросту тянет время? Ну, хотя бы пока не нагрянут из филиала тамошние эти… археологи…

– Нет, – сказал Волк. – И перестань морочить голову стихами. Ты только себе так мешаешь. А мне сегодня помешать нельзя, я сегодня сильнее всех вас… и их – тоже.

Теперь Мечников понял, какой странностью прорезался выворотнев рыкливый голос. Тоска. Бездонная, смертная. Этот гад или выдающийся актер, или…

– Не твоё дело, – сказал выворотень. – Пока еще не твоё. А тянуть время… Нет, не советую. Времени совсем мало осталось: скоро рассвет.

– И какая же гадость случится на рассвете? – осведомился Мечников сипло.

– А на рассвете они уйдут. Туда, где пока еще ваши. Так что не сомневайся, лейтенант: автомат тебе достался от самого настоящего оккупанта. От коварного переодетого врага.

– А почему они решили именно на рассвете?..

– Не они, а ОН. – ржавый со свистом втянул воздух сквозь зубы. – Там всё решает ОН. К рассвету ОН ждет твоего возвращения. ОН не может уйти без тебя и без силы Двоедушного. Неужели не ясно?!

Мечников осклабился (как самому ему показалось, чуть ли не хищнее Волчины):

– А и худы дела у блицкригеров! Если такой отряд боится идти в разведку ночью и без колдовских цацек…

Он осекся, потому что с Волком Дитмаром сделалось нехорошо. Волк Дитмар обрушился спиною на труп своего собрата-нелюда, засучил ногами, завсхрапывал, будто в смертном удушье… Мечников даже привскочил, сам еще не зная, помогать ржавому или добивать его собирается…

Нет, не успел он ничего сделать. Потому что сквозь хрипы ржавого пошло продавливаться:

– В разве… ох… в разведку… И-ди-от!!!

Только тогда Михаил, наконец, понял: волк хохочет.

Впрочем, нелюдь быстро взял себя в руки. Перестал дергаться, заложил ладони под голову… Разлегся, будто не осока мокрая под ним, а софа… и будто труп такого же, как он – так, ерунда, валик диванный… И всхрапы выворотневы как-то неуловимо перековеркались в речь – бесстрастную, но уж слишком раздельную (этак говорят с тугоухими да тугоумными):

– В пятидесяти двух километрах к северо-северо-востоку, на берегу Волхова есть холм. Сто двенадцатилетий назад на этом холме несколько человек помешали сбыться мечте двух богов. Послезавтра ОН должен на том же месте принести обидчиков в жертву обиженным… Тех, конечно, которых сумел найти. И не просто в жертву принести, а…

Во всяком случае, Мечников хоть получил возможность окончательно убедиться: выворотень почему-то не только нападать отказывается, он проигнорировал и отличнейшую возможность обезопасить себя. Михаил выронил-таки автомат, а выворотень даже не попытался… Впрочем, чушь: ржавому уже выпадали случаи и получше…

Нет, эти мыслишки трепыхнулись на самых задворочных задворках сознания – трепыхнулись и порскнули спугнутыми с помойки крысятами. И точно так же отмелькала еще всякая мысленная заполошная шушера (например, где-то когда-то читаное ученое мнение: язычники верили, будто кандидату в жертвы надобно внушить осознание его высокого предназначение, а не ноги об него вытирать)…