Скрут - Марина и Сергей Дяченко Страница 76

— А с чего вы взяли, что жених? — очень натурально удивилась она. — Может быть, и нет, а просто по делам?

Лиль беззвучно рыдала. Парни взглянули удивленно: считалось, что девочка говорит глупости достаточно редко.

В этот момент отворилась дверь гостиной; мать Лиль, нестарая еще женщина с необычно ярким румянцем на круглых щеках, сделала вид, что не замечает состояния дочери. Крепко взяла ее за руку, повела куда-то наверх, во внутренние покои:

— Идем… Идем, что расскажу тебе, ну-ка…

Плечи Лиль судорожно вздрагивали.

Несколько минут прошли в молчании; молчал невозмутимый Йар, Вики глядел себе под ноги, и девочка молчала тоже. Лиль была чуть старше, но девочка привыкла считать ее ровесницей; она привыкла думать, что обе они — девчонки, подростки, дети…

За дверью гостиной гудели голоса — радостно и чуть напряженно.

Девочка проглотила слюну:

— Как думаете… что, отдадут ее?..

— Отдадут, — медленно отозвался Вики. — У них заранее сговорено.

— Ты знал?!

Вики поднял брови:

— Мне отец доверяет… Лиль вот, и то сообразила сразу. А если б я ее заранее настращал… зачем?..

Дверь гостиной приотворилась, выплескивая голоса и приглушенный вежливый смех. Большая Фа, торжественная до невозможности, поманила пальцем:

— А подите-ка…

В большой комнате было душно, пахло свежевыделанной кожей, благовониями и потом; гости восседали по одну сторону стола, их было пятеро, но девочкин взгляд сразу остановился на лице высокого, тучного, плечистого мужчины с цепким взглядом из-под черных бровей. На груди его лежала бронзовая цепь с замысловатым кулоном; рядом с пухлой рукой на столешнице истекало соком надкушенное красное яблоко. Девочка на мгновение вообразила, что она — Лиль, что ее сегодня отдадут за незнакомого властного мужчину — и по спине ее пробрал холодок.

Вежливые разговоры крутились вокруг самых пустых и незначительных тем; через несколько минут голоса примолкли, потому что на пороге появилась ведомая матерью Лиль.

Лицо ее, очень удачно припудренное и нарумяненное, выражало крайнее отчаяние. Новое платье подчеркивало роскошную грудь и тоненькую девичью талию; длинные красивые волосы, не убранные в прическу, лежали на плечах. Девочка мельком подумала, что Лиль совершенно взрослая, зрелая девица, а мать так ловко подчеркнула все достоинства дочери, будто тот, что сидел в центре стола, собирался ее покупать…

Гости заговорили весело — и все разом; сидящий в центре поднялся и показался от этого еще объемнее, плечистее, грузнее. С улыбкой шагнул навстречу Лиль; девочка видела, как та содрогнулась и подалась назад. Жених что-то говорил, негромко и успокаивающе; кажется, что-то про дальнюю дорогу и цветущий край, куда он намерен увести свою юную невесту. Лиль пыталась скрыть слезы.

Потом гул голосов достиг апогея; кажется, Большая Фа приглашала гостей остаться на ночь, и гости отказывались под тем предлогом, что господин их — он же и жених прекрасной Лиль — оставил дома тяжко больного отца и не желает тянуть с возвращением. Девочка поразилась такой спешке; во дворе уже, оказывается, снаряжена была и телега с огромным сундуком приданого — девчонка-Лиль вышивала и вязала кружево, мало задумываясь о смысле своей кропотливой работы. И вот…

Жених распахнул перед Лиль дверцу экипажа; мать накинула ей на плечи теплый плащ, и в этот момент несчастная невеста не выдержала.

— Мама-а!..

Грохнувшись на колени посреди двора, Лиль целовала платье матери:

— Не выдавай… Не отдавай… О-о-о…

Вики отвернулся. Даже невозмутимый Йар со вздохом потупился; мать Лиль, утирая слезы, уговаривала ее, что все будет хорошо и все невесты плачут, она, ее мать, тоже вот так рыдала, а теперь счастлива в браке и деток вырастила… Жених тактично держался в стороне. Слезы невесты ничуть его не обидели.

Когда Лиль водворена была в свадебный экипаж, когда мать ее, сдерживая рыдания, вышла стоять на дорогу, когда затворились за провожающими тяжелые створки ворот — вот тогда девочка, стиснув губы, поднялась к себе и в одежде улеглась на кровать.

Небо необычайно милостиво к ней. Ее мужем станет не чужой дядька из далекого края, а родной, любимый, самый лучший на свете Аальмар.

* * *

Город Ремет показался Игару чрезвычайно пестрым — облезлые стены кособоких домишек соседствовали здесь с мраморными дворцами, на парадных лестницах которых сидели, ощерясь, мраморные же крокодилы. Изящные флюгера отражали солнце — а рядом развевались, вывешенные на просушку, чьи-то нечистые, дырявые подштанники. Люд тоже казался сплошь пестрым — либо оборванные нищие, либо расфуфыренные гордецы, обыкновенными, как везде, здесь были только стражники…

И их было непривычно много. Или Игару мерещится?..

Огромная бочка посреди площади была сплошь оклеена желтыми бумажными листками — «Разыскивается для предания справедливому наказанию»… Игар, не то от усталости, не то от отчаяния, а, возможно, и в насмешку над судьбой, пристроился отдохнуть неподалеку — на каменном бортике общественного источника.

Некий умелец обустроил родничок с выдумкой и искусством: вода бежала из пасти странного рогатого зверя, похожего одновременно на змею и собаку. Даже круглый бортик покрыт был глиняной чешуей — Игар бездумно смотрел, как наполняются из источника ведра и кувшины, и слушал болтовню двух ухоженных мальчишек — разбирая по слогам грозные надписи и разглядывая жирные цифры, оба страстно мечтали разбогатеть.

— За эту бабу, слышь, пятьдесят золотых дают… Я бы коня купил. Настоящего, не то что эти клячи…

— А вот, гляди, сорок пять золотых, тоже неплохо… «Приметы особые… правой руки нет вовсе, а на левой — четыре пальца…»

Оба невольно оглянулись, алчно высматривая в будничной толпе однорукого злодея, годного для продажи властям; Игар неспешно зачерпнул ладонью холодную до ломоты, чистую, какую-то даже сладкую воду.

— Не найти, — с тоской сказал первый из мальчишек, кудрявый и веснушчатый, маменькин, по-видимому, любимец. — Бумажек много, денег полно… а не сыскать.

Он вздохнул, ожесточенно скребя в затылке; приятель его, белоголовый и тощий, упрямо выпятил губу:

— А если каждый день… Если после уроков… или вместо… ходить и смотреть… Неужто не выследить?..

Кудрявый задумчиво сунул палец в ноздрю:

— Эдак все бы уже… разбогатели, значит… коли так просто было бы…

Игар почувствовал, что устал. Что болят натруженные ноги; что весь мир, окруживший его светом и гомоном теплого осеннего дня, устроен не так, как надо. Неправильно устроен мир, и обидно, что Игар никак не может понять — а в чем именно состоит эта неправильность?..

Он вытер ладонь о штаны, поднялся и встал за спинами мальчишек; оба удивленно оглянулись. Тот листок, что интересовал Игара, помещался слишком высоко для детского роста — поэтому жаждущие денег и не обратили на него внимания.