Лейб-гвардии майор - Дмитрий Дашко Страница 76

Ее звали Ганнуся, он была похожа на пышку, такая же сдобная и аппетитная. Настоящая казачка: бесстрашная, чернобровая, крепкая, смуглая и красивая особой южной красотой. Ласки ее были горячими, а губы сладкими как мед.

Она была вдовой и не боялась никого и ничего. Муж Ганнуси сгинул несколько лет назад – ушел с отрядом станичников в степь и не вернулся. Единственный сын служил в казачьем полку под командованием Ильи Лукича Кабыздохова. Я стал ее поздней, осенней любовью, последней страстью, а она… она выходила меня, подняла на ноги. Наверное потому, поглаживая ее густые черные, будто смола, волосы, разметавшиеся по подушке, я не ощущал угрызений совести. Я был благодарен Ганнусе за все, что она для меня сделала.

Настя Тишкова, фрейлина ее императорского величества и моя маленькая невеста, осталась в далеком Петербурге, а я уже несколько месяцев жил в казачьей станице поблизости от Азова, отлеживаясь после тяжелого ранения. Главный медик при армии Миниха, грек Кондоиди, осмотрел мою рану и сказал, что везти меня в столицу не имеет смысла, раны могут открыться, и я просто не переживу дальнюю дорогу.

– Это очень опасно, – сказал Кондоиди. – Молодой человек может умереть в пути. Жалко будет потерять такого героя.

Подумав, фельдмаршал отправил меня в бессрочный отпуск по болезни.

– Позаботьтесь о своем здоровье, капитан, – приказал Миних, перед тем как покинуть горницу мазанки, в которой уже вовсю хлопотала Ганнуся.

Женщина кипятила воду и собиралась приготовить для меня какие-то особые чудодейственные отвары.

Да, благодаря азовскому походу я получил чин гвардейского капитана, но, говоря по совести, мне от этого факта не было ни жарко ни холодно. Я долго казался себе старой, никуда не годной развалиной.

Гвардейский батальон отбыл в Санкт-Петербург. А я остался здесь, с Ганнусей.

Она ухаживала за мной как за сыном, потом в наших отношениях произошли перемены. Теперь каждый вечер мы вместе смотрим в окно на одни и те же звезды и спим, укрывшись одним одеялом.

Ее тепло и забота сотворили чудо. Из полуинвалида я постепенно превращался в нормального, здорового человека. Сначала из чувства благодарности, а потом уже из других соображений я стал помогать ей по хозяйству, не гнушаясь самой черной работой. Крестьянский хлеб давался мне нелегко, зато помогал скоротать время.

Но иногда меня охватывала необъяснимая тоска. Ганнуся, понимавшая все с полуслова, уходила к соседке «побалакать». Я оставался один, садился на лавку, разворачивал тряпицу, в которой лежал сувенир на память, подаренный полевым хирургом, оперировавшим меня после боя, и, глядя на сплющенный комок свинца, вспоминал.

Внезапная атака янычар смешала все планы. Мы не ожидали, что турки все же помогут союзникам-татарам, высадив на берегу двухтысячный десант. Ситуация резко переменилась. Теперь инициатива была на стороне неприятеля.

Главный удар турок пришелся на правофланговое каре Астраханского пехотного полка. Янычары вскрыли его, как раковину моллюска. Астраханцы продержались под страшным натиском около часа, потом стали отступать к обнесенному рогатками лагерю. И тогда на них с гиком накинулись татары. Началось повальное бегство, солдаты в панике бросали фузеи, просили о пощаде, однако мало кто из спасавших свою шкуру сумел избежать татарской сабли. Пленных не брали, не хотели брать. Жажда крови затмила неприятелю разум. О милосердии не могло быть и речи.

До нашего каре турки еще не добрались, но нам и без того приходилось несладко. Рассвирепевшие ногайцы, презрев страх смерти, направляли коней прямо на штыки. Порой крымцам удавалось пробить в наших рядах бреши, сразу несколько всадников начинали рубить солдат направо и налево, но такой прорыв заканчивался одним и тем же: проколотый штыком ногаец падал к ногам своего коня. Развить успех неприятелю не удавалось.

Принц держался молодцом, смело отбивал атаки, орудовал штыком так, будто всю жизнь только этим и занимался. Я старался держаться от Антона Ульриха поблизости. Иногда в нас летели стрелы, но на место погибшего гвардейца сразу вставал другой.

– Держать каре! Держать! – кричали офицеры. – Сомкните ряды!

Все прекрасно понимали, что только так мы сумеем продержаться, поэтому прижимались друг к другу, стояли плечом к плечу, как легендарные римляне. Татары с воплями и свистом проносились мимо солдатских рядов, осыпали стрелами, иногда пытались вломиться в строй.

Я выстрелом снял гарцевавшего всадника, с сожалением подумал, что времени на перезарядку нет, дальше придется использовать только штык.

Внезапно крымцы отхлынули, перенеся удар на окутанное пороховым дымом каре преображенцев. Воспользовавшись короткой передышкой, офицеры Измайловского полка приказали гренадерам приготовить бомбы, и когда лавина ногайцев вновь хлынула на нас, мы встретили их хорошим гостинцем.

Кучно рвались гранаты, свистели осколки, к счастью не задевая никого из наших. Я метнул все бомбы, и мне сразу из задней шеренги протянули уже заряженную фузею.

– Пли! – раздалось над ухом.

Я злорадно отметил, что новый залп угодил в гущу врагов, она враз распалась на отдельные фигуры.

Ногаец, нахлестывавший плеткой коня, слишком увлекся. Сразу несколько штыков, включая и мой, распластали татарина на земле. История повторилась. Потом еще раз и еще…

Бесконечная круговерть одного и того же, заевшая пластинка. Выпад вперед, треск распарываемого тела, фонтан крови. Я будто работаю на конвейере смерти. Каждое мое движение сводится к гибели одного из врагов, но большой радости мне это не доставляет. Понятно, что лучше мы, чем они, но, видимо, я так и не привык убивать.

Хэк! Тело молодого ногайца волочится за конем. Спешившийся обезумевший татарин с саблей наперевес кидается прямо на нас. Чижиков с легкостью насаживает его на штык. Жалобно звякнув, падает на траву сабля. Следом валится и ее обладатель. Боже мой, он же совсем мальчишка!

У принца разгоряченное лицо. Его глаза горят, он пылает азартом. Михайлову приходится страховать не на шутку увлеченного Антона Ульриха.

Немного погодя татары расступаются, на нас устремляются машущие ятаганами янычары. Дело принимает серьезный оборот, сила схлестывается с силой. Наше спасение в монолитности, их – в бешеном натиске. Чья возьмет?

Постепенно брала их.

У янычар нормальные славянские лица, без примеси чего-то восточного. Турки много столетий выковывали свою гвардию из бывших невольников. Тут есть русские, украинцы, литвины, поляки. Целый конгломерат представителей тех народов, кому довелось испытать на себе татарские набеги, рабство или плен.

Как-то непривычно после плосколицых как блин узкоглазых ногайцев видеть перед собой широко открытые большие глаза типичного курносого рязанца в нахлобученной диковиной шапке, в шароварах, толстой красной или синей куртке, подпоясанной кушаком, идущего на тебя с блестящим на солнце ятаганом. И если бы не лютая ненависть, которую так и излучает взгляд этого янычара, наверное, я бы не сумел всадить в него штык до упора, до хруста ломающейся грудной клетки, надсадного хрипа и кровавой пены на тонких губах.