Кукла советника - Елена Литвиненко Страница 74

Сорел прекрасно понимал, что его внешность – далеко не девичья мечта, и встречал все мои попытки подружиться недоверчивым прищуром сливово-черных, с золотистыми точками глаз. И это на фоне вьющихся вокруг смазливых пажей и молодых рыцарей, провозглашающих меня дамой сердца, а на деле желающих лишь… просто желающих, подкупало еще больше. Знаете, что я видела за нарочито сурово поджатыми губами Сорела и полным равнодушием к охоте, молоденьким служанкам, турнирам и другим рыцарским забавам? Отнюдь не трусоватость, на которую мне намекали, но абсолютное отсутствие жестокости. А еще чистый, незамутненный разум, благородство и умение сопереживать. Но каждый раз, когда я пыталась сказать ему об этом, парень принимал мои слова в штыки и сбегал. Сбегал – от меня! Да любой из присутствующих здесь был готов душу заложить за возможность поцеловать мне руку, прокружить со мной тур вальса! А этот – сбегал. Пару раз я даже слышала, как Дойер распекал его за недостаточное внимание к моей особе.

Потом, осторожно расспрашивая слуг и приставленных ко мне фрейлин, я все-таки докопалась до причины. В семнадцать лет, через год после нашей первой встречи, Сорел влюбился в дочь баронета, часто мелькавшего при дворе Советника. Девушка была мила, красива и, казалось, искренне им восхищалась. На деле же – плевать на него хотела, потешаясь над его неуклюжими ухаживаниями, болезненной полнотой и вечным румянцем во всю щеку.

Не знаю, кто донес Сорелу о ее словах. Слуги ли, пажи ли, кто-то из посмеивающихся над влюбленным мальчишкой рыцарей. Не удивлюсь, если это произошло с подачи Дойера, следившего, как бы сын не женился тайком на неподходящей девице. Сорел перестал замечать бывшую возлюбленную, стал угрюмым, как медведь-шатун, и на несколько лет исчез из глаз общества. Где он был – никто, кроме Советника, не знал, вернулся же юноша всего за пару месяцев до моего приезда, все таким же недоверчивым и нелюдимым. Большую часть времени он проводил в отдельной башне, спускаясь лишь к ужину.

– Что ты хочешь от меня? – услышала я однажды. – Жениться на ней? Я женюсь. К деторождению я способен, ты в этом уже убедился. Но дифирамбы ей петь в толпе других идиотов – уволь!

Сбросив туфельки, я прокралась вдоль стены, заглянула в соседний коридор. Дойер, злой, раскрасневшийся, держал сына за плечо, его другая рука то сжималась в кулак, то разжималась.

– Слюнтяй!

– Как вам будет угодно, отец. – Сорел вырвался, зашагал к лестнице неровной походкой. Дойер, тяжело дыша, исподлобья глядел ему вслед. Зло плюнул и опустился на банкетку, растирая грудь напротив сердца.

Подобрав обувь, я вернулась в свои покои, выгнав всех, кроме вечно сонной, а потому ничуть не мешавшей дуэньи. Что же мне делать? Я избавилась от соглядатая Айвора, но Дойер окружил меня такой толпой потенциальных шпионок, что на них горицвета не напасешься! Фрейлины будили меня, одевали, сопровождали в часовню, на обеды, на балы, на прогулки – везде! Я и сейчас чудом сбежала от них, оторвавшись всего на сотню локтей. А мне нужно, просто необходимо каким-то образом оказаться в той части замка, где живет Дойер с сыном! И единственная возможность сделать это, не вызывая подозрений, – подружиться с Сорелом. Тогда, при наличии присутствия дуэньи, конечно, я могла бы спокойно гулять по хозяйскому крылу.

Я не хотела связывать Сорела флером. Могла бы, но не хотела. Приказ Йарры был четок – утопить Советника. О том, чтобы еще и испоганить жизнь его сыну, граф не говорил. Граф… Маленькая холодная звездочка телепортационого амулета, которую я никогда не снимала, постоянно напоминала о Йарре. А недавно мне, как невесте сына Первого Советника, пришел подарок от Второго – набор для рукоделия в резной шкатулке из эбенового дерева, инкрустированной на боковых панелях полудрагоценными камнями. На крышке были изображены юноша и девушка в обрамлении диких роз и терновника. У юноши было лицо Алана.

Вот так. С одной стороны – Сорел, с другой – Алан. И кого-то из них я должна предать.

Помню, как плохо мне тогда было. Я держала лицо, восхищаясь шкатулкой, улыбалась на торжественном обеде, танцевала с каким-то рыцарем, отвечая невпопад на его слова. И даже в своей комнате, в своей постели не могла дать волю слезам, потому что рядом посапывали две фрейлины. Тогда я ушла в ванную.

Под потолком плавал магический светильник, разбрасывая брызги рассеянного света на украшенные изразцами стены, тихо перешептывались струйки фонтана в центре бассейна. Я заперла дверь и тяжело сползла по ней, кусая губы. Что же делать? Отхлебнула вино из графина, прямо через край. Хотелось хоть как-то отрешиться от жуткой реальности. Глоток, другой… Половина. Дно. И ничего, ни малейшего опьянения! Будь проклят Йарра со своей буристой! Я даже напиться теперь не могу, для меня что вино, что вода – один брыг!

Сбросив ночную рубашку, я голышом нырнула в бассейн. Вода была холодной, непрогретой. Размашисто загребая руками, я плавала от края до края, пока дыхание не сбилось, а мышцы не начали гореть. Хотелось выпрыгнуть из воды одним мощным прыжком, но я сдержалась – вдруг за мной следят не только шпионы Йарры? Хватит и того, что принцесса, оказывается, плавать умеет. Придерживаясь за поручень, поднялась по ступеням, завернулась в полотенце, обсыхая. Холодная вода взбодрила, промыла мозги, помогла отрешиться от сентиментальности. Если я предам Йарру – Алан умрет. Если я предам Дойера – его сместят, он потеряет титул, возможно, земли. Вряд ли жизнь. Сорел, как мне кажется, даже не заметит этого – чихать он хотел и на феод, и на дело отца – иначе давно был бы устроен где-нибудь при князе. Так что…

Йарре не спалось.

Положа руку на сердце, ему не удавалось выспаться вот уже четыре месяца, с того самого дня, как он отправил Лиру в монастырь Анары. Большую часть дня и ночи он просиживал над платиновой пластиной, показывающей происходящее вокруг нее, а если ненадолго погружался в мутное забытье, то вскакивал всего через пару часов с мыслью: «Что с ней?!» В своих снах он видел Лиру то смертельно раненной кинжалом, то простуженной, сгорающей от лихорадки, то пойманной Дойером во время взлома тайника, и только немедленная связь с магическим шпионом, подтверждающая, что девушка мирно беседует, вышивает, спит, удерживала Раду от прыжка к ней.

Потом сны сменили содержание. Нет, Лира больше не умирала, наоборот, была вполне здорова и счастлива, улыбаясь мужчине, надевающему ей на руку брачный браслет. Подставляла ему щеку для поцелуя, а потом, чуть покраснев, порывисто обнимала, целуя своего спутника в уголок рта. Тот гордо улыбался, подхватывал ее на руки, нес по коридору между скамьями в часовне и вдруг бросал на кровать. А Лира сама выскальзывала из пышного кипенно-белого платья, оставшись лишь в чулках и невесомой дымке фаты, и, бесстыдно раскинувшись на постели, манила, звала к себе искушающей улыбкой розовых губ. И, завершающим кадром, ее глаза – близко-близко – расширившиеся, влажные. Отсутствующий взгляд и тихий вздох. Иногда счастливым супругом был Сорел. Иногда Тимар. И почти всегда – Алан. Как сегодня.

Раду открыл глаза, тяжело дыша. Злой, возбужденный до предела. Рядом, уткнувшись лицом в подушку, посапывала Галия. Длинные, окрашенные в тот же цвет, что и у Лиры, волосы разметались по спине. В полумраке, лишь угли в камне вспыхивают красным, ее так легко представить несносной сестрицей Тимара!