Кононов Варвар - Михаил Ахманов Страница 74

* * *

Машина остановилась во внутреннем дворике, небольшом и очень уютном. Окна, выходившие сюда, были просторными, широкими; стены почти до крыши оплетены плющом, вдоль второго этажа тянулась терраса или галерея с тентом на деревянных столбиках и каменной лестницей. Рядом с лестницей – джип и парочка секьюрити при пистолетах, дубинках и мобильных телефонах, но не кавказцы, а, скорее, прибалты – рослые, белобрысые, с бесцветными глазами.

– Приехали, – сказал Зайцев. – Выметайся!

Ким вылез из машины, прихватив сумку с бренчавшими дисками и свой огромный молот. Белобрысые сразу подобрались. Один расстегнул кобуру, другой шагнул навстречу Зайцеву и вымолвил с заметным акцентом:

– Привез, Глеб Ильич?

– Привез.

Охранник оглядел Кима с головы до ног. Взгляд был внимательный, профессиональный.

– А почему он не упакован?

Зайцев пожал плечами:

– Иначе ехать не соглашался. Живым… А делать труп из него не велено.

Секьюрити опять уставился на Кима:

– Что в сумке?

– Инструменты.

– Здесь клади, у лестницы. Вместе с этим… этой… как по-русски?

– Кувалдой, – любезно подсказал Ким, опуская молот на землю.

– Я еще нужен, Томас? – спросил Зайцев, посматривая то на Кононова, то на охранника, то на окна за перилами галереи. Страж, которого назвали Томасом, вытащил мобильник, приложил к уху, произнес что-то невнятное, подождал секунду и кивнул:

– Свободен, Глеб Ильич! Ты, – он повернулся к Киму, – на лестницу. Идти впереди меня, не останавливаться, резких движений не делать. Понятно?

– Понятно. Шаг влево, шаг вправо – побег, – буркнул Ким и начал подниматься, пытаясь утихомирить ярость Конана. Тот признал в белобрысых немедийцев и горел желанием взглянуть, какого цвета у них печень.

«Это дворец вашего правителя?» – поинтересовался Трикси.

«Это жилище бандита, – отозвался Ким. – Но он, вполне возможно, выбьется в правители или хотя бы в политики. В Смольный, в петербургский ЗАКС, [6]в Государственную Думу или в Кремль».

«Клянусь тепловой смертью Вселенной! Не замечал подобного в Финляндии! Бандит-правитель и бандит-политик – это специфика вашей страны?»

«Наша специфика еще интереснее. У нас считают, если он политик и правитель, так уже и не бандит», – пояснил Кононов.

«Нехорошо! Безнравственно и аморально! Почему же так?»

«Мало диабетиков в государственных структурах, – отрезал Ким. – Вот что, друг мой экзоплазменный, не можешь ты помолчать? Сними-ка, кстати, матрицу Конана, а то я тут все разнесу!»

Трикси смолк, а Ким почувствовал, как остывает гнев, уходит раздражение, сменяясь томительной пустотой в желудке. Ему хотелось есть, но голод не терзал его с той властной силой, как после предыдущих трансформаций, – видимо, из-за того, что между ним и Конаном была теперь не пропасть, а в лучшем случае овраг. Он сглотнул слюну и вслед за Томасом шагнул в просторный зал.

Два мраморных камина, две хрустальные люстры, венецианские окна от пола до потолка и антикварная мебель – диваны с креслами обтянуты китайским шелком, инкрустированные столешницы, шкафы сияют серебром накладок… На полу ковер – темно-зеленый и огромный, как баскетбольная площадка. Двери с расписными медальонами, фарфоровые вазы, бронза и картины – тоже явный антиквариат; под живописными шедеврами развешано оружие – кинжалы, сабли, шашки в отделанных самоцветами ножнах. На одном из столов ящик сигар и малахитовая пепельница, на другом – кальян, на третьем – книга с арабской вязью, развернутая на подставке. «Эрмитаж!.. – подумал Ким, осматриваясь в этих сказочных чертогах. – Ну, не Эрмитаж, так грот Дайомы… только фонтана с барахтанским красным не хватает…»

– Жди здесь, – велел Томас, а сам вышел на террасу и стал прохаживаться там, бдительно поглядывая в окна. Ким подмигнул ему и тоже принялся гулять от одного камина до другого, протаптывая дорожку в зеленом ковре. Исследовал книгу, решил, что это Коран, затем направился к столу с массивной пепельницей, взвесил ее в ладони и прикинул, что килограмма три потянет. Череп такой рассадить – милое дело! Да и другого оружия вдосталь… Он посмотрел на стены, увешанные клинками. Богатая коллекция! Побольше, чем у Дрю-Доренко!

– Интересуешься? – раздался за спиной негромкий голос. – Ну, погляди, погляди, боец… Тут не музей – любую саблю можно вытащить из ножен и проверить. Нашлась бы только шея подходящая.

Резко обернувшись, Ким встретился взглядом с хозяином дома. Анасу Икрамовичу Икрамову было, пожалуй, за шестьдесят, и он ничем не походил на демона с китайского столика Дашиной бабушки Клавы. Наоборот, он выглядел настоящим джигитом, который не снимает бурки, ночует рядом с верным скакуном, под голову кладет седло и ест не с вилки, а с кинжала. Вид он имел независимый и хищный, осанку – гордую; в темных, коротко стриженных волосах едва пробивалась седина, черты были резкими, нос – крючковатым, губы – сухими и твердыми, а брови – густыми. В общем, не приходилось сомневаться, что он заткнет за пояс любого дона сицилийской мафии, а предводителя триады порубит на шашлык. Сейчас он рассматривал Кима с полным сознанием собственной власти, ни словом, ни жестом не выказав удивления – мол, не так упаковали гостя, не обмотали колючей проволокой, не заклеили рот и вообще привезли без наручников. Но внешность его намекала, что варианты с проволокой, а также с раскаленным утюгом, иголками под ногти, колесованием и дыбой отнюдь не исключаются.

– Не боишься? – спросил Икрамов, выдержав долгую паузу.

– Боюсь, – признался Ким. – Оружия тут много, руки чешутся.

– Любишь убивать?

– Просто обожаю! Скольких уже перебил – пиктов, ванов, немедийцев, колдунов да разных демонов, – а все остановиться не могу! Вот недавно пятерых прикончил под Крутыми Горками… Правда, без всякого удовольствия – спешил, не смог как следует помучить.

Икрамов заломил густую бровь.

– Да ты, я гляжу, беспредельщик!

– Это точно, – согласился Ким.

– А говорили – писатель…

– И это правильно. Писатели – они самые беспредельщики и есть! Вы что же, романов не читаете? «Косой против чеченской мафии», «Бешеный из зоны», «Слепая смерть с консервным ножиком»… Очень рекомендую!

– Спаси Аллах!

Щека у Икрамова дернулась. Темнея лицом, он приблизился к столу с Кораном, вскинул руки к себе ладонями и что-то зашептал – видимо, молитву. Постепенно черты его стали разглаживаться, нервный тик исчез, а взор прояснился. Покачав головой, он вымолвил:

– Писатели… бараны, пачкуны… Кара Всевышнего на них! Вот прежде были писатели – да-а… Симонов, Гроссман, Окуджава, Эренбург… Читал я его воспоминания…