Тень Земли - Михаил Ахманов Страница 74

Дверь открылась, в лицо Саймону пахнуло затхлым воздухом, и он разглядел широкий, скудно освещенный проход с темными нишами по обе стороны. В нишах что-то шевелилось и сопело. Один из стражей двинулся вперед, тыкая в ниши дубинкой, двое стали заталкивать в дверь узников.

– Вниз! – Палка уперлась в ребра Саймона. – Вниз, падаль!

Он потащился по лестнице, охая и вздыхая, кренясь набок, словно попавший в бурю корабль. Одноглазый надзиратель шагал следом, не скупясь на ругань и пинки. Бил он исключительно под копчик, и после каждого удара Саймон корчился, стонал и приседал, будто с трудом удерживаясь на ногах.

Первый лестничный пролет, площадка, дверь под тусклой лампой – в точности как наверху. Второй пролет, площадка, дверь. Здесь лампа не горела, а смотровой «глазок» был серым от пыли. С наклонного потолка свисала рваная паутина, стены были не сложены из каменных глыб, а вырублены в скале или выжжены лазером – Саймону показалось, что он разглядел натеки оплавленного камня. Но это могло быть игрой воображения. Он видел в полутьме гораздо лучше, чем его тюремщик или любой нормальный человек, но черные пятна на темных стенах были едва различимы. Возможно, это проступившая сырость либо копоть от факелов и фонарей.

С площадки лестница уходила вниз, в абсолютно непроглядный мрак. Саймон шагнул к ступенькам, однако тут же раздался окрик одноглазого:

– Стоять, ублюдок! Здесь!

Надзиратель возился у двери, со скрипом проворачивая ключ. Саймон, уткнувшись в стену, ощупал ее кончиками пальцев. Неровная, в буграх и впадинах, но гладкая… Значит, все-таки лазер, решил он. Скорее всего эти подземные тоннели и камеры выбиты взрывами, а после их обработали излучателем. На «Полтаве» и на других боевых кораблях имелись разрядники. Саймон даже припомнил их мощность – восемьсот киловатт в миллисекундном импульсе.

Дверь, взвизгнув, растворилась.

– Шагай! – Одноглазый толкнул его в коридор, освещенный не электрической лампой, а керосиновым фонарем, который висел у низкого сводчатого потолка. В нос Саймону ударило зловоние. Пахло здесь гораздо хуже, чем на помойке – мочой, фекалиями, потом и могильной сыростью заброшенного склепа. Коридор был гораздо уже, чем наверху, но с такими же глубокими зарешеченными нишами. Одноглазый снова заскрипел ключом, дернул решетку на себя и толкнул Саймона в камеру.

– С новосельем, старый пень! Жрать будешь вечером. Жратвой у нас не балуют – меньше жрешь, меньше гадишь. Зато компания имеется, так что можешь или спать, или болтать. С ним, с Хайлом, – надзиратель вытащил нож и ткнул лезвием в нишу, что темнела в противоположной стене. – Руки давай!

Узник вытянул связанные руки. Нож полоснул по веревке, решетка задвинулась, лязгнул ключ в замке, потом одноглазый прошаркал по коридору, хлопнула дверь на лестницу, и стало тихо.

Саймон огляделся. Камера напоминала гроб – пять шагов, в длину, три – в ширину. Прутья решетки были толщиной в два пальца, проржавевшие, но еще прочные; из дальнего угла воняло, каменный пол холодил ступни, под низким потолком не удавалось выпрямиться в полный рост. Зато – безлюдье, тишина, покой.

Он уселся на пол у решетки, с облегченным вздохом выпрямил спину и принялся тереть запястья, попутно размышляя, чем занимается в эту минуту Митек Корявый. Настоящий Митек, пропавший где-то по дороге из Севасты в Рио, вместе со своей охраной… Подмену совершил Пачанга, и надо думать, что сидит теперь Митек в каком-нибудь тайнике в лесу или в горах, намного более уютном, чем камеры Форта. Самое время ему помолиться, думал Саймон, за всех своих освободителей, за Майкла-Мигеля, Пачангу и его парней, а также за брата Рикардо, который решил проинспектировать Старый Архив.

– Эй, козел! Хуянито! – донеслось из ниши напротив, и Саймон неторопливо повернулся. Жуткая физиономия уставилась на него: нос с вывороченными ноздрями, огромные зубы в широком рту, сальная грива, сливающаяся с нечесаной бородой и рыжей шерстью на груди. Грудь, а также руки и плечи мощные, мускулистые, – не хуже, чем у борцов из Сан-Эстакадо.

– За что сидишь, хуянито? – Сосед Салона просунул ступню меж прутьев решетки, налег на нее всем весом, будто собирался сокрушить препятствие. На левой руке у него не хватало мизинца.

– За любовь к печатному делу, – буркнул Саймон. Сосед – вероятно, Хайло, о котором говорил одноглазый надзиратель, – не приглянулся ему. Было в нем что-то неприятное, и выглядел он точно паук в стеклянной банке, которому" не дотянуться до мухи.

– А меня вот на телке взяли, – со вздохом сообщил Хайло и облизнулся. – Что за телка была! Одно плохо – какого-то хербляеро из смоленских бугров. Сопротивлялась, мразь. Тут и взяли. Полный абзац! Теперь вот сижу… месяц сижу, другой…

Саймон нахмурился. Русский язык был для него родным, но в ФРБ кое-какие слова претерпели странную метаморфозу, сохранив привычное звучание, но поменяв смысл или, как минимум, этимологию. Так, «чекист» являлось производным от ЧЕКА, аббревиатуры, обозначавшей Черные Королевства Африки, а титул «дон» не имел никакого отношения к донам сицилийских мафиози, так как ввели его в практику донецкие лет двести с гаком тому назад. Само название «торпед» было гораздо более древним, но опять-таки не связанным с торпедоносцами и торпедными аппаратами; насколько Саймон мог установить, оно происходило от старинного спортивного клуба и означало не подводный снаряд, а победительность, стремительность, неукротимость.

Так о какой же телке поминал Хайло? Конечно, не о той, что могла бы пастись в Пустоши с колокольчиком на шее. Равным образом слово «абзац» не относилось к книжным страницам, но в контексте произнесенного Хайлом звучало вполне уместно и понятно. Непонятным было другое – почему соседа не вздернули на минувших праздниках. Но это, в сущности, Саймона не интересовало.

– Откель ты взялся, козлик? – Хайло пожирал его взглядом.

– Из Санта-Севасты.

– А кто таков?

Вступать в беседу Саймону не хотелось. Перебрав с десяток занятий, он коротко отрезал:

– Вышибала.

– Ну-у! – недоверчиво протянул Хайло. – На вид-то совсем хлипкий. Работа вышибалы – не подарок.

– Я тоже не подарок, – откликнулся Саймон и смолк, не обращая внимания на соседа.

Ему было о чем поразмышлять.

После акции в Озерах город гудел несколько дней, потом испуганно притих – в ожидании, что сильные мира сего начнут немедля сводить счеты и выяснять, кто кому наступил на мозоль. По улицам вышагивали патрульные «штыков», заставы смоленских на въезде в город ощетинились пулеметами,,. кабаки в порту были закрыты, суда «торпед» – реквизированы, и Сергун со своими бойцами ушел в подполье – то есть залег на матрасы по тайным убежищам, каких в районе гавани было не перечесть. По Северной дороге разъезжали на лошадях крокодильеры и палили во все, что движется и шевелится; в окрестностях расползались слухи, что Хорхе Смотритель обезумел от ярости, бросил кайманам всех нерадивых стражей и ждет подкреплений из Дона-Пуэрто и Рог-Гранде, а когда те прибудут, вот тут-то и начнется! Еще говорили, что в столице объявился новый дон Железный Кулак, собравший всех отморозков с окраин, и что его бандеро будет покруче донецких: бойцов у Кулака немерено и денег тоже, поскольку он захватил серебряные аргентинские рудники. В предчувствии будущих свар и побоищ робкие прятались в Хаосе, авантюристы точили клинки, народ запасался солью, мукой и спичками, а состоятельные горожане грузились в фургоны и постепенно утекали к западу, в Херсус-дель-, Плата, на плоскогорье и в Парагвайский протекторат. Это, впрочем, не гарантировало безопасности: за рекой Параной гулял дон Фидель, и грохот барабанов гаучо был слышен на другом берегу.