Телевизор. Исповедь одного шпиона - Борис Мячин Страница 73

С этого всё и началось, подумал я. Вот отсюда, из Болгарии. Вся славянская письменность, буквы, на которых мы сейчас пишем, они были придуманы здесь, а болгары до сих пор говорят на языке, который мы почему-то называем церковным. Именно сюда давным-давно приплыл со своей языческой дружиной князь Святослав и сюда он решил, как позже Петр Великий, переместить из Киева столицу русской земли. Первый русский варвар, потрясший просвещенный Константинополь лысою казацкой головой со свисающим чубом и золотою серьгой с карбункулом, вставленною в ухо, он завоевал половину Болгарии, а потом, разбитый и осажденный в Силистре, бесславно ушел назад, в Россию, и по пути был предательски убит печенегами, сделавшими чашу из его черепа. Такие истории любит рассказывать Иван Перфильевич, вспомнил я. Правда, он постоянно перевирает факты и представляет всё так, будто бы русские всех всегда побеждали, и опускает картины позора и жестокости.

– Вон там наше село, – сказала Каля, – на могиле…

Твырдица – так называлась та деревня. Крутые склоны, острые камни, узкая дорога, ведущая наверх, – настоящее орлиное гнездо; не сунуться… Представьте себе дома, сделанные из камня, собранного в горах, с деревянными балками, заборами и дверьми, и каменные же тропы, по бокам которых пробивается и жмется к стенам зеленая трава; окна, обвитые виноградными листьями, и низкий туман в долине, откуда доносится гул и журчание, словно это сама живая природа, предвечное, дремлющее существо.

У подъезда нас встречал тощий, как кочерга, болгарин лет пятидесяти; очевидно, это был Калин отец; он обнял Калю, а потом поздоровался со мной.

– Это Симеон, – ласково представила меня девушка.

– Так нарекли великого болгарского царя, – сказал Калин отец. – Болгария стала при нем свободной и образованной, и столица была в близости, – он махнул рукой, – там, в Шумле…

– Отче, – хмуро сказала Каля, – за нами были гонения. Какие-то кирджали шли за нами вслед…

– Ему не можно к нам, – сурово сказал отец. – Ты знаешь…

– Он свой, русский…

– Это нищо не променяет… Он предаст нашу веру…

– Я не предам вашу веру, – сказал я. – Я знаю, кто вы. Вы богумилы, болгарские манихеи, я читал про вас в книжке, у Вольтера, а потом, когда Каля сказала про световний мир, я совсем убедился. Вы еретики, которые верят в то, что мир создан дьяволом…

– Много интересно! – усмехнулся Калин отец (позволь мне далее, любезный читатель, для удобства называть его Мартеном ^[271]). – А что еще написано в книжках господаря Вольтера? Там не написано, случайно, что мы ядим единственно жаб, а по нощам предаемся свальному греху, непременно в темнине, чтобы с утра не было понятно, кто с кем…

– Нет, – отвечал я, – про такое там не написано. Но про это написано у церковных богословов и в старых летописях.

– А ежели я был бы англичанином и каза, что все французины отъявленные пьяницы, или был бы французином и каза, что все англичане – пустословы, ты бы мне поверил? – опять вежливо усмехнулся Мартен.

– Нет, не поверил бы…

– Тогда почему же ты веришь всему тому, что говорит церква о еретиках?

– Не знаю… Манихеи считают окружающий нас мир злом…

– А, по-твоему, он добр? – как-то особенно спокойно и прозрачно сказал болгарин. – Люди – странные существа… Всё, что им непонятно, всё, что страшит или беспокоит их, объявляется злом. Змея – зло, змея кусается, ежели на нее наступить… Цыгане – зло, поелику они непохожи на нас и говорят на своем езыке. Соседка, живущая через дорогу, – злата ведьма, потому что ее коза залезла в зеленчукову градину и сожрала всю капусту… Ты же знаешь, знаешь вероятно, – Мартен посмотрел мне прямо в глаза, – что мир устроен совсем иначе, знаешь, что нет никакого добра и зла, и что это только слова, обозначающие головную боль и ее отсутствие… Все на самом деле по-другому, есть только темнина и свет; темнина есть невежество, а учение свято… Людей нужно пожалеть, а не осудить, треба дать им веру, которая победит глупые страхи и подозрения… И что не нужны никакие церквы и молитвы, а нужно только чтобы человек хранил свою честь и достоинство и жил, не оглядываясь на принятые в обществе обычаи, но руководствуясь своим срцем…

– Вы говорите разумно, – вздохнул я. – Я и сам давно пришел к сим мыслям…

Был уже поздний вечер, солнце рдело и медленно опускалось за зеленый холм, как если бы оно тоже разговаривало с нами и имело свою собственную точку зрения.