Шанхайский цирк Квина - Эдвард Уитмор Страница 72

Во-вторых, он вернет золотой крестик законному владельцу.

Цель у него одна. Он хочет уверить себя в том, что бредовая история, рассказанная незнакомцем на пляже, не закончится так, как начиналась. Он хочет доказать себе, что даже история столь дикая и кошмарная, как эта, может нести в себе хоть малую толику логики и здравого смысла. А больше всего он хочет удостовериться, что был же какой-то смысл в жутковатом и печальном параде событий и людей, который он называет своей жизнью.

Он начинает действовать. Он едет в Америку, и коллекцию конфискуют. Ее забирают, но те, кто забрал ее, те, кто хранит ее на складе в Нью-Йорке, не понимают, что это бессмысленно. Бессмысленно, потому что ключ, шифр к примечаниям, тайна дракона, ключи от королевства остались у него.

Неудача? Нет, полная катастрофа. Он болен и стар, и теперь ему не на что жить. Он приехал в Нью-Йорк, думая, что разбогатеет, наконец-то разбогатеет на склоне лет, но богатящихся Он отпустил ни с чем. [51]

Наш приятель свалился в приюте для бродяг-алкоголиков. Через три дня он уже ковыляет на север, чтобы вернуть золотой крестик законному владельцу. В Нью-Йорк он по случайному стечению обстоятельств возвращается в праздник святой, в честь которой была названа его мать, — в день святой Бригиты. Он возвращается в район, где вырос. Пошатываясь, входит в бар, что в свое время принадлежал его отцу и назывался в его честь, в честь другого Эдди, который, как и все бармены, был мирским исповедником. Сыграв в кости, он поднимается на борт грузового корабля и возвращается в Японию. В кармане у него книга с тайными кодами — все, что у него осталось.

Лето.

Летний вечер. Последнее лето, или что-то вроде того. Пьяный, одуревший от хрена, наш приятель лежит на спине на пустыре в Токио, в трущобах, на мокром песке, потому что прилег отдохнуть в гигантском писсуаре, рядом с бродячими алкоголиками. Люди в писсуаре умирают, они все умирают, и еще до исхода ночи их оберут до нитки. Что им остается, кроме как уснуть и провалиться в забытье? Он засыпает.

Спит, храпит и бредит, потому что, разумеется, не может пока забыть, время еще не пришло, он должен скатиться еще ниже. Пока он спит беспокойным сном в писсуаре, над ним роятся призраки, вокруг него витают целые сонмы душ. Все, кого он знал на Востоке за последние сорок лет, сейчас возвращаются к нему.

Во, сне он встречается с этими людьми, вновь погружается в атмосферу старой дружбы, вместе с ними беззлобно смеется над какими-то старыми историями, тоскует о безвозвратно ушедшем прошлом, на самом деле мечтая вымолить у них хоть что-то, ради чего он смог бы жить дальше.

Ведь вот он до чего дошел. Он больше не может найти оправдания своей жизни. Или он найдет оправдание, или ему конец.

Он составляет список и начинает сначала. В эту ночь и все другие летние ночи он лежит на мокром песке писсуара, продираясь сквозь список имен и лиц. Встречаясь с этими людьми, он мило улыбается. Он потакает их странностям, он старается снискать их расположение всеми возможными способами, он просит извинения и с энтузиазмом приветствует все, что бы они ни делали.

Он льстит им, восхищается ими, он говорит, как они добры и сильны, как нежны и скромны. Он обращает бесчисленные мольбы ко всем святым о ниспослании блага этим людям. Он улыбается. Он с надеждой потирает руки.

Он, шаркая, пускается в пляс, думая, что это их позабавит. Он просит пожалеть его, он умоляет.

Он опускается на колени и плачет, всхлипывая, признается во всех реальных и воображаемых грехах. Он снимает одежду, чтобы они увидели, что ему нечего скрывать. Спрятав лицо в ладонях, он украдкой подсматривает из-за пальцев.

Смехотворно. Неужели хоть кого-то обманет этот нелепый спектакль?

Конечно нет. Нет ни шанса, и он знает об этом, но все равно продолжает, потому что утратил гордость. Утратил. Он отчаянно пытается найти хоть какое-то оправдание собственной жалкой жизни.

Он хватает вещицы, которые они выкинули за ненадобностью. Неважно, что это, он жадно хватает их и прижимает к груди, сжимает в ладонях, сдавливает большими пальцами, облизывает, увлажняет слезами, прячет за пазухой.

В шинели, набитой обломками жизнекрушения.

Там пресс-папье, якобы нефритовое, на самом деле стеклянное, поддельный канадский паспорт, два поддельных бельгийских паспорта, банка с отвинчивающейся крышкой, Литания ко всем святым, помятый кинопроектор, мешок для сбора тайных пожертвований, слои свитеров, собрание книг по животноводству времен русской революции, драный фланелевый красный платок, перетянутый куском бечевки, две бутылки ирландского виски, путешествие — из Токио на юго-запад, с остановкой и зимовкой в филиппинских горах перед тем возвращением обратно в Токио, ручной фонарик, эксгибиционизм, многовековая развращенность, скрывающаяся за улыбкой обычного человека в кимоно, ручная тележка, пар, поднимающийся из кастрюли кипящей репы.

Викторианские стулья, набитые конским волосом, пушки, захваченные во время Русско-японской войны 1905 года, нежная улыбка, три противогаза, запечатанные бамбуковые трубочки, цветы Токио, испаряющиеся пороги, материализующиеся кладбища, полночные камни на могилах, мертвые кошки, обмененный рис, выторгованные соленья, автограф, вегетарианская диета — никакого меда и яиц, пальто, треснувшие маски и рваные костюмы театра Но, моча, изливающаяся на мох, кимоно принцессы, так и не начатая рукопись, полный указатель к рукописи, в котором нет ни слова, еще две бутылки ирландского виски, когти, сминающие черепа грызунов, опять репа, ничего, кроме репы, почти четверть века, правление длиною почти в восемьсот лет, рухнувшая стена сада.

Чайная чашка, поворачиваемая трижды, игра в го, музыка кото, стена из разлагающихся казацких лошадей, стеклянный глаз, головные боли, шарик пуха, флакон эфира, плавучий дом в Шанхае, монах, зеркало в мукденском туалете, третья бутылка ирландского виски, пожар в Нанкине.

Хромой, рупор, хлыст и фрак, снова три противогаза, снова фонарик, арена и постель, одноглазая могила Семаранга и лоза с острова Минданао, что крепко стоит на ногах, хвосты жирных креветок, проволока под куполом, качающиеся красные фонарики, опилки, трубы, жонглер во тьме со своими факелами, пустыни Центральной Азии.

Бильярдный стол, изящные пальцы, неожиданный смех, снова арена и постель, трапеция, тройное сальто-мортале.

Сигары, и компьютеры, и салаты, отчеты, монгольское жаркое, ассорти по-монгольски, сталелитейные заводы в Борнео, новые правительства в Южной Америке, массажные кабинеты в Африке, рогалики и копченый лосось, складные походные стулья, бесконечная процессия черных лимузинов, плавучий дом в Токио, розовый джин, запотевшие очки, галстуки, и еще раз рупор, хлыст и фрак.

Татуировка в виде дракона, соус, приправленный серой амброй и фосфоритом, маленькая лампочка помятого кинопроектора, фотография, наложенная на другую, «кулак знания», устрицы, настойка опия, пагода глубоко под землей, зеркало в храме высоко над городом.