Рыцарь понарошку - Олег Бондарев Страница 71

– Горько! Горько! – кричали гости, поливая друг дружку вином.

Конечно, мало кто вытерпел и не упился еще в самом начале свадебной церемонии. Но крик получался дружным, даже несмотря на то, что многие откровенно спали, уткнувшись рожами в салаты, а то и вовсе – в пустые тарелки, куда вездесущие слуги так и не успели положить еду.

Но зато на донышке каждого бокала багрилось красное вино. Хотя бы не слизанная еще капелька.

Фэту, конечно, нравилось целоваться. Но не столько и не при таком количестве народа, с завистью и просто пьяно глазеющего на них с Джейн.

Поэтому, когда гости в очередной раз собирались заорать «Горько!», он поднял руку, прося всех замолчать.

Люди вняли ему не сразу.

Кто-то понял этот жест как призыв к действию и пустился в пляс – прямо на столе. Более трезвые, конечно, живо их оттуда стащили, но скатерть уже была безвозвратно испорчена. Кто-то потянулся к бокалу, решив, что надо в который уж раз выпить за здоровье жениха и невесты.

Но посуда почти всегда оказывалась пустой, и озлобленные выпивохи начинали колотить соседей, которые якобы «воруют вино у друзей». Благо стычек таких случилось немного, и буйных споро угомонили.

А кто-то просто поднял голову из салатницы и мутными глазами уставился на жениха, ожидая слов. Да не простых, а торжественных – свадьба никак!

Фэт это понял. Только вот с умными словами у него обычно возникали некоторые проблемы. Поэтому он решил сказать по-простому:

– Хорош уже задницы насиживать – пляшите давайте!

Король, сидевший от невесты по левую руку, довольно хрюкнул («Коротко и ясно!») и хлопнул в ладоши.

Тут же в дело вступил небольшой ансамбль – две виолончели, скрипка и мандолина, на которой подыгрывал себе совсем еще юный бард с лицом исхудавшей псины. Но пел он, несмотря ни на что, очень здорово. Красиво. О любви и ненависти, о дружбе и вражде. О жизни.

Однако гости, видимо, чересчур уж прониклись его словами. Потому что остались на местах. На стол никто не лез, некоторые даже обнимались. «Салатники» молча опустили головы обратно, видимо, окончательно разочаровавшись в столь двуликой – хорошей и в то же время плохой – жизни. В салате оно как-то спокойнее…

Фэт сморщился и с мольбой посмотрел на короля: все ж таки праздник, свадьба! Весело должно быть! Подумать – оно всегда успеется: и в дороге, и дома, и на похоронах, и на советах. А вот плясать, чтобы без единой мысли – это только на свадьбе можно. Когда хмель в голове и в ногах легкость.

Стронций Барий мигом разобрался в ситуации. Сорвав с головы корону, он швырнул ею в барда.

Бедняга едва успел отпрыгнуть. Однако корона и не думала останавливаться: вместо певца она выбрала мишенью одного из музыкантов, выбив его из ансамбля… эдак на полчаса.

– За что, Ваше Величество? – жалобно спросил бард.

– За все хорошее! Вишь – развел мне тут похоронку! За жизнь будешь в таверне петь, из которой я тебя вытащил! А тут что-нибудь веселое давай, плясательное! Ох, не буду горевать – буду танцевать! – и Стронций Барий, сбросив парадную мантию с плеч, самым первым отправился в пляс.

Бард сделал ансамблю отмашку. Те скорчили рожу, но перечить воле Его Величества не решились. Скрипач ударил смычком по струнам, и тишину зала разорвала игривая трель.

Фэт подмигнул Джейн и, подхватив ее на руки, потащил за тестем, который уже вытанцовывал с худосочным старичком в белом сюртуке.

Скоро все, даже убежденные «салатники», плясали, забыв о прожитых годах и прочих мирских делах.

Свадьба! Свадьба!

– Почему ты сразу не сказал, что не чувствуешь Элви? Что ее нет в Бурретауне? – спросил Пижон, глядя на заходящее солнце.

Помнится, они любили наблюдать закат. Еще давно, до случившегося.

– И ты хочешь сказать, что не полез бы в Академию, если бы знал об этом? – усмехнулся Валентин.

Странник жевал пожелтевший колосок и время от времени попивал из фляжки вино. Да, он ангел, старший купидон и все такое, но более пристойного напитка в Астрате, похоже, что и не было.

И более расслабляющего. Через призму выпитого вина на жизнь смотреть куда легче. Даже на такую длинную, как ангельская.

– Полез бы, – после небольшой паузы согласился картежник. – Но дело не в этом…

– А в чем же, Пижон? В чем? В том, что ты пытаешься обвинить в ее пропаже меня, стараясь таким образом не думать о другом!

– О другом?

– Да, о другом. Например, о том, куда могла деться твоя подруга и почему я не чувствую ее?

– Не знаю. Может, она… мертва? – с трудом выговорил Пижон.

Вампиры не умеют плакать. Не умеют любить и быть любимыми. Могут только ненавидеть всех и вся, пить кровь. Они не знают жалости и сострадания. У них нет близких.

Но почему же тогда он так переживает за Элви?

Может, он просто ненастоящий вампир?

– Да нет, ты чего? – ободряюще фыркнул ангел, прикладываясь к фляжке. Ах, какой же чудесный напиток – вино! – Она жива, даю руку на отсечение! Иначе Небесная Канцелярия давно бы известила меня о ее смерти! – он сделал еще глоток и взглянул на друга пьяными глазами. – Да не думай пока о ней! Выпей немного…

– Ты же знаешь, что я не пьянею!

– Да? Ну, как хочешь… – Валентин нисколько не разочаровался отказом. – А. я, пожалуй, еще выпью…

– И когда закончится эта треклятая неделя выходных? Завтра? – воздев глаза к небу, пробормотал Пижон. – Скорей бы выполнить оставшиеся два задания и – свобода! Снова человек!