Клад стервятника - Сергей Челяев Страница 70

Последовало долгое молчание. После чего мужской голос, очень похожий на Гордеев, хрипло произнес:

— Ты попал в точку, Гоша. Ты — теперь наша главная проблема.

— Угу, — пробормотал я. Казалось бы, всего три буквы, а как же долго они выбираются изо рта!

Потом откуда-то сверху надвинулось Анкино лицо. Большое, одутловатое, как зеркальное отражение в елочном шаре. Мягкий носовой платок вытер мне губы, оставив запах свежести и прозрачных духов.

Процедура мне понравилась. Но пора было уже прояснить кое-какие ключевые моменты.

— А почему я… жив?.. До сих пор… — осведомился я, и впрямь весьма озадаченный этим обстоятельством.

— Это действительно очень странно, — буркнул Гордей. — Но, похоже…

Он бесцеремонно потянул что-то из меня — ну вот, кажется, теперь-то пришел черед и сердца! — и продемонстрировал знакомый до боли планшет.

— Видишь? И совсем не больно.

Тут он загнул: боли было предостаточно. Грудь под картой болела отчаянно и, наверное, уже превратилась в один сплошной синяк. Поэтому я счел, что теперь можно слегка расслабиться и немного постонать.

— Мы тебя уже осмотрели, ребра и грудь целы, — безжалостно заметил Гордей. — Думаю, все до свадьбы заживет.

— Тогда лучше… убейте сразу, — прошептал я, чувствуя, как губы склеиваются после каждого выпущенного звука, будто два леденца. — Терпеть это всю жизнь…

Я попробовал махнуть рукой, но вместо этого лишь шевельнул указательным пальцем. Ладно, тоже какой-никакой, но прогресс.

— Скажи спасибо ей, — сурово ответил Гордей. И помахал перед моим носом планшетом.

Непромокаемый пластик был разорван в клочья, но карта Стервятника выглядела целой и невредимой. Впрочем, я уже догадывался об этом и без визуальных доказательств.

— Это она спасла меня? — слабо проговорил я.

Гордей кивнул.

— Мама… — прошептал я.

— Мне это оч-чень не нравится, — тихо сказала Анка очкарику. — Что ты об этом думаешь?

— Думаю, у нашего хоббитца в гардеробе мифриловая кольчужка, — ответил Гордей. — Такая, что выдержала даже прямое попадание боевой конечности излома.

Я завозился, устраиваясь поудобней, и тупая боль вновь пронизала левую сторону тела от плеча до пояса.

— А ты сам что думаешь? — ухмыльнулся очкарик, с любопытством разглядывая карту. На ней и вправду не было ни одной дыры.

— Коротка… кольчужка-то, — прокряхтел я по возможности жалобней. Но видимого сочувствия от напарников вновь не добился.

— Подняться можешь? — безжалостно поторопил меня Гордей.

— Придется. С вами… инквизиторами… и поболеть-то… как следует…

— Пол холодный, простудишься, — участливо сказала Анка.

Я едва не застонал вновь. На этот раз от горькой обиды на судьбу, которая подсунула мне таких бессердечных, черствых напарников. Да представляют ли они хоть капельку, что значит — попасть под изломовский хук с правой?

Мне не составило большого труда подняться — Гордей был прав насчет свадьбы, но стоять прямо пока что не получалось. Пришлось опереться о стену, стараясь не задеть поверженное тело противника. Возле моих ног темнела длинная бесформенная куча.

Гордей с Анкой направили фонари на пол, и мне удалось рассмотреть, как на самом деле выглядит поверженная смерть.

Я смотрел на тело излома, распростертое на каменном полу, с раскинутыми, как черные крылья, полами длинного плаща. Правая клешня мутанта, его знаменитая боевая конечность, была размозжена до второго сустава из четырех имеющихся.

Честно сказать, мало кому из сталкеров и гораздо покруче меня довелось повидать на своем веку такую картину. Градус в чем-то был прав: изломы становятся редкими, очень редкими. Вымирают? Сидят где-нибудь в укромном уголке и в очередной раз мутируют, аккумулируя энергию? А потом из подвалов и трещин вылезут такие твари, что прежние изломы покажутся на их фоне всего лишь безобидными «однорукими бандитами»?

Как-то в минуту откровения Комбат признался мне, что не прочь в один прекрасный день притащить к его приятелю с Янтарного, Трофиму, такую зверюгу — мутанюгу.

— Лучше, конечно, живого, — размышлял вслух Комбат за бутылочкой-другой пенного. — Но в крайнем случае можно ему и лапу выломать. Ту самую, которой они людей дерут. Трофим покумекает над ней, поразмыслит и, глядишь, соорудит на ее принципе какой-нибудь шагающий экскаватор. Неплохо, а? Мне, естественно, деньжат, ему — слава и известность. Как считаешь?

Я считал, что если Трофим и станет чего мастерить по изломовскому принципу, то это, скорее всего, будет другой излом. Только еще более сильный, злющий, и клешня у него будет доставать до второго этажа. Аккурат до крыши моей избушки.

Поэтому я промолчал. Комбат — человек, конечно, умный, заслуженный и уважением среди сталкеров пользуется по всему Периметру не зря. А вот простых вещей не понимает. Ну нет у этих ученых совести. Кончилась она у них, так и не начавшись.

Стоит только заглянуть в их глаза, скрытые толстыми и тонкими стеклами очков, не важно, и ты увидишь там все: голодные студенческие годы, ночную зубрежку вместо похода на дискотеку, первый облом с девчонкой, которая предпочла тебе более крутого и упакованного мэна; облом, который очень скоро превратится в твою системную ошибку. А потом сватовство к дочке шефа, своя лаборатория и снова карьеризм, угодничество, пихание во все стороны острыми локтями.

Говорят, талант себе дорогу всегда найдет? Фигня, у таланта должны быть твердые колени и острые локти. Одним, кто послабее, будешь наподдавать коленом под зад. Других, понапористей, отпихивать локтями, расчищая дорогу к кандидатской, докторской, гранту, Госпремии. А там, глядишь, и Нобелевкой запахнет.

И за всем этим — хищные, упорные, жаждущие глаза, скрытые толстыми и тонкими стеклами, под которыми — безумная жажда успеха, яростное стремление к социальному реваншу. И одиночество. Они все к старости становятся страшно одинокими, эти ученые старики, бывшие товарищи доценты с кандидатами. А теперь — академики и профессора с козлиными голосами, сорванными на научных дискуссиях, и холодными сердцами, доверяющими лишь конечным результатам и спокойно принимающими как естественную убыль данные статистических погрешностей.

Так хочется думать, что вот эти не станут такими — Трофим, Гордей, другие ребята, молодые львы науки. Но только я не верю в сказки для научных сотрудников среднего и старшего возраста. Потому что молодые львы уже давно сидят тут, на «Янтаре», в Зоне. И здесь они рано или поздно наберутся таких знаний о мире, что мир содрогнется, впервые не узнав себя в плодах их научных изысканий!

— Чертов богомол, — прошептал я. — Тебе бы на ринге боксировать, цены бы не было, в очень тяжелом весе.

— Ты ошибаешься, его никогда не взяли бы в большой спорт, — кивнул Гордей, глядя на меня с такой нежностью и заботой, что мне стало как-то не по себе.