Чужая корона - Сергей Булыга Страница 70

Ну, и так далее. Мы еще долго с ним препирались, совсем не выбирая выражений. Потом он ушел.

Ночью ко мне явился Цмок и снова уговаривал меня быть благоразумнее. А если, говорил он, мне уже неоткуда брать это самое благоразумие, то пусть тогда я поручу все это дело ему, Цмоку, а уж он-то, Цмок, в этом я могу не сомневаться, очень быстро и безо всякой моей помощи примерно управится с этим наглым, потерявшим всякий стыд назиром!

От помощи Цмока я отказался наотрез. Не вам мне объяснять, что бывает с теми, кто заключает с ним союз. Уж лучше всю жизнь просидеть в клетке.

Вот я и сидел. Скиндер то кормил меня, как на убой, то морил голодом, я то соглашался писать новые письма, то не соглашался, сумма выкупа то увеличивалась, то уменьшалась. Письма же, как совсем нетрудно догадаться, никуда не доходили. Зачем это ему, думал я, что я ему такого сделал, почему он так изощренно измывается надо мной?!

Но примерно теми же самыми словами упрекал меня Скиндер-паша. Он еще добавлял:

— Ты не Гюрги, ты шайтан! Будь проклят тот день, когда я связал свою судьбу с твоей! Ты мне обошелся уже в десять тысяч дукатов, а сумма выкупа по-прежнему всего три тысячи. Ты задумал меня разорить!

Но он ошибался. В те дни, когда он это кричал, я задумывал совсем другое: убить себя. Ведь у меня был кинжал, я вполне мог себя зарезать. Я даже несколько раз пытался это сделать, но мне никак не хватало решимости. Да тут еще и Цмок вмешался. Он утверждал, что ясно видит день моего освобождения из неволи, этот день обязательно настанет, нельзя думать о смерти, нужно держать себя в руках, нужно немедленно выбросить из клетки этот проклятый кинжал.

И я его выбросил! Касыбы очень удивились этому. Они даже срочно призвали Скиндера. Скиндер спросил, что это значит, я что, спросил он, больше не буду бриться? Да, ответил ему я, в клетке я больше бриться не буду, я побреюсь уже на воле. А что, спросил он, я согласен написать еще одно письмо и при этом прибавить к прежней сумме еще пятьсот дукатов? Нет, сказал я, я вообще больше писем писать не буду. Как, удивился он, я что, уже не собираюсь возвращаться домой? Нет, почему же, отвечал ему я, я вернусь, но это произойдет и без письма. Каким образом, спрашивал он. Пока что не знаю, чистосердечно отвечал ему я, но знаю, что это обязательно произойдет.

Он плюнул и ушел.

И с тех пор все самым чудесным образом переменилось. Теперь нервничал он, а я был спокоен. Он угрожал мне, он меня умолял, а я ему ничего на это не отвечал. Он опять морил меня голодом, я очень сильно ослабел, его это напугало, и он опять приказал кормить меня как положено. Я понял, он не хочет моей смерти, он хочет лишь моего унижения, ему очень нравится стоять на балконе и смотреть на меня, сидящего в клетке.

Зачем ему все это? На этот вопрос даже Цмок не знал ответа. А может, просто не хотел мне отвечать. С Цмока такое станется! Ведь он так толком и не рассказал мне, как погиб мой брат. Вот уже сколько времени он молчит с той поры. Четыре года, если я не ошибаюсь, прошло, а он все молчит. Молчит и Скиндер. Опять наступила зима, павлинов загнали в курятник. Мне выдали новый зимний халат. Он был намного лучше прежних — и сидел на мне куда удачней, и был украшен множеством красивых узоров. Эти узоры, как объяснил мне Юсуф, вышила сама Гюльбахар, старшая жена Скиндера. Гюльбахар меня всегда жалела, и это неудивительно, ведь я годился ей в сыновья и, кроме того, всегда был с ней почтителен. Не то что с другими, младшими женами. А они, в отместку мне, часто…

Но это к делу совершенно не относится! Так вот, опять наступила зима, я уже и не знал, на что надеяться. Цмок спал, Скиндер ходил злобный и неразговорчивый…

Как вдруг в один миг все изменилось! А было это вот как. День тогда был холодный, пасмурный. Я сидел и ждал обеда. Вдруг вижу — идет ко мне Скиндер-паша. Вид у него был мрачный, борода всклокочена, а глаза как-то странно блестели. Подойдя к моей клетке, Скиндер велел касыбам убираться прочь. Странно, подумал я, они и так ничего не поймут, ведь мы со Скиндером всегда разговариваем только по-крайски. Значит, подумал я, нынешний разговор будет особенно важным. Это меня сильно встревожило, я резко встал и подошел к решетке. Скиндер взял свою бороду в кулак, тряхнул головой и сказал:

— Плохи наши дела, пан Гюрги!

— Что такое?

— Видно, теперь мне уже никогда не получить за тебя выкуп. Убили твоего отца!

Я схватился руками за решетку. Внутри у меня стало пусто-пусто. Говорить я не мог. Скиндер внимательно смотрел на меня и тоже молчал. Потом ему, наверное, показалось, что я не понял его слов, и он повторил:

— Убили твоего отца. Пан князь Сымон Зыбчицкий убит!

К тому времени я уже немного совладал с собой и потому воскликнул:

— Да как же это так?!

— Очень просто, пан Юрий! — охотно ответил Скиндер. — А все ваш Якуб-каштелян. Околдовал он твоего отца — и убил! Заговоренной саблей ш-шах! — и разрубил от плеча по ребрам надвое.

Я хотел было сказать, что этого не может быть, но у меня не получилось — язык не ворочался. Скиндер участливо спросил:

— Может, воды подать? Или, если попросишь, вина? Я и вина могу!

Я молчал. Скиндер покачал головой и сказал — чисто, по-крайски, безо всякого акцента:

— Я понимаю, понимаю. Сперва погиб твой брат, а вот теперь отец. В вашем роду остался только один ты. Кто же теперь за тебя выкуп пришлет? Князь Федор или князь Мартын? От них дождешься, га! — и тут он, не сдержавшись, засмеялся.

Этот его смех меня и успокоил. Голова у меня стала чистая, ясная. Я спросил у него:

— Скиндер, а вот когда ты был у нас, в Крае, ты где сидел?

Я и раньше неоднократно задавал ему этот вопрос, но он всегда или отмалчивался, или вообще делал вид, что не слышал вопроса. А тут он охотно ответил:

— В Крае я сидел в Шпаках. В Малых Шпаках. Это совсем недалеко от вашего Сымонья.

— Га! — сказал я. — Недалеко! Да Малые Шпаки, они просто наши, Сымонские.

— И давно это так?

— Да уж лет пятнадцать, может, даже больше.

— Ну а я там сидел еще раньше.

— А! — говорю. — Вспоминаю. Там и правда раньше был чужой маёнток, потом отец его купил. У пана Парамона, кажется.

— Верно, верно! — соглашается Скиндер. — Раньше тот маёнток был за паном Парамоном Гопчиком. А потом твой отец того Гопчика выгнал. За просто так. И денег не платил. Не покупал он тех Шпаков, а просто взял наездом. Ты об этом у кого хочешь спроси, хоть у вашего судьи, у пана Галигора!

Такой поворот беседы мне был крайне неприятен, и потому я сказал так:

— Возможно, возможно. Так ты, почтеннейший, сидел у пана Парамона?

— Нет, — сказал он, злобно улыбаясь. — Я и есть тот Парамон.

Я молчал. А Парамон, упиваясь моим замешательством, продолжал — гневно и в то же время очень радостно: