Самурай Ярослава Мудрого - Александр Ледащёв Страница 70

– Я тоже убиваю, – усмехается Ягая.

– Да. Но ты убиваешь потому, что так должна. А еще потому, что так любишь. А то, что я здесь, – говорит о том, что ты хочешь любить то, что делаешь, свою силу, свою ярость, уважать твои законы, а не тянуть лямку. Не сбивай меня. Ты же хотела знать – вот и узнай.

– Почему ты решил уйти? Почему ты захотел уйти? Почему ты тосковал так, что я была вынуждена послать за тобой Сову? Что ты не мог делать там, что можешь здесь?

– Дышать, Ягая. Тот Мир и я слишком часто вызывали друг у друга недоумение. Не непонимание – такое меня не насторожило бы. А недоумение. Когда-то я верил в то, что мне надо лишь зажмуриться, и я вцеплюсь в тот Мир так же глубоко, как клещ в кожу, – и никакой ветер не сможет меня сдуть, никакой дождь не сможет меня смыть, я буду прикреплен, устойчив и сыт. Не беда, что до тебя там уже присосались тьмы и тьмы клещей, – втиснуться или содрать кого-то – невелика загвоздка. И вдруг ты понимаешь, что ты даже не видишь скакуна, на чью шкуру прицелился. Более того – он едет совсем в другую сторону. И совсем уж невыносимое – тебе, клещу, надо куда-то не туда, куда ему. И вообще, ты не умеешь пить его кровь. Значит, ты не клещ?! А вокруг тебя лавой спешат те, на кого ты ужасающе, до боли походишь, – но они-то знают, куда бежать! На ветки, с которых удобно падать на конскую шкуру. Они – и ты. И все.

– Да, это может согнуть человека, – негромко соглашается моя стражница своим низким, свирепым голосом.

– Может. Ты кричишь, ты выворачиваешь себя просто наизнанку – стараешься убедить их, оголтело несущихся на ветки, что ты – тоже с ними.

– Зачем?! – искренне поражается Ягая.

– Как – зачем?! Вокруг никого, вообще! Только они! Даже если не только, остальные подобные тебе бедолаги или уже догнивают, растоптанные стадами правильных кровососов, или бегут, притворяясь, на ветки, отстают по дороге, дышат, бегут дальше, оставаясь на месте. Они не отзовутся. Ни те ни другие.

– Нельзя быть другим?

– Можно. Но я верил в то, что должен хотеть конской крови.

– С кем поведешься… – непонятно произносят красные, как со зла накусанные, губы.

– В конце концов они сбросили меня на коня.

– И что ты сделал?

– Вцепился в гриву. И на коне, и не в шкуре. Но на гриве страшно. Тебя может сорвать ветром и унести… А куда? И тогда лжеклещ поднял голову. И понял, что зрение клеща слабо и неверно – потому что ненужно. Но этот клещ видел дальше других. Или слышал.

Ягая промолчала.

– Понимаешь, стражница… Ночь и день там – просто поворот всей Земли – а там она круглая – вокруг своей оси и по огромному кругу в небе – вокруг Солнца и Луны. Солнце и Луна там перестали отдыхать. А просто восходят и заходят. А в ночном лесу можно налететь на татей, но долго придется искать лешего, уводну, мана, из рек ушли омутники и берегини. Люди обогнали их и пережили – так говорят люди. Потому что иначе им придется поднимать морду от конской шкуры и осматриваться.

А я чуял ночью, что царит вокруг Ночь. Что леса и болота ночью – не для людей. Что этот мир от века принадлежит не только нам.

– Что ты делал там?

– Учился сражаться. Убивал. Я научился скрывать то, что мне казалось важным, и то, от чего они шарахались, потому что это все было для них тяжело. Но они чуяли меня нюхом, чуяли, как чужака, – и гнали. Тогда я научился понимать их – и это не заняло много времени, х-ха – за это они возненавидели меня еще больше, так как мне мерзко было делать даже вид, что они хотя бы сильно рознятся меж собой. Тогда я начал презирать их законы – ответ не заставил себя ждать, они никогда не тянут с камнями и проклятиями. Что бы я ни делал, чтобы сблизиться с ними – пока я старался сблизиться, – они гнали меня и фыркали, как сытые борова, перегородившие другим путь к водопою. Что бы я ни делал потом – стараясь отдалиться от них, не умея приблизиться, – они тащили меня к себе, они обещали, что со временем я стану таким же, – и они, и я чувствовали, что это вранье, и, понимая это, они ненавидели меня еще больше. Самое же скверное, что они чуть не сделали со мной, – так это чуть было не научили врать самому себе – лишь бы не быть одному – потому что их правда гласила, что одному быть неправильно для человека, а оттого – скверно. Клещ с вывернутой душой. Вот что я такое. Еще я научился драться. Бить быстро и точно, увеча протянутые к тебе руки или оскалившиеся на тебя лица, – потому что, когда висишь на гриве, нет времени для долгих боев – сдует раньше, чем ты наконец-то осмотришься. Я готов был спрыгнуть – но слететь? Шалишь…

– Бить быстро и точно, ха. Это нужно в любом мире… – Ягая смеется. Но глаза ее закрыты, и чуть-чуть дрогнул живчик под веком. Тени, просто ночные тени.

– Неправильный клещ. Клещ, который может вывернуть душу, себе ли, другим ли. Который не хочет ненавидеть себя за то, что должен хотеть стать клещом. Мерзкая, согласись, тварь.

– А при чем тут свобода? – Негромкий голос Ягой углем прокатывается по моей груди и, стукнувшись о сердце, замирает.

– Если б я знал! Они не в состоянии понять, о чем говорит осенний лес, не видят его осиротелого взгляда. Но они прекрасно видят самих себя, тех, кто с ними, а особенно тех, кто на гриве. Кто-то смеется над тобой – видящим глаза Леса-по-Осени, кто-то не верит – то есть хочет не верить. Кто-то боится, что ты говоришь правду, – боится сильно. Но если не слишком часто попадаться им на глаза, то они забывают ненавидеть и просто бегут мимо. По шкуре – в поисках самой толстой жилы. Я слишком много болтаю. Даже здесь.

– Разве нельзя поверить в себя, в такого, какой ты есть, и просто принять себя?

– В некоторые вещи там… Там не полагается верить, хотя вслух провозглашается совсем другая здравица. Та вера, которая у меня уже была тогда, которая есть сейчас, толкуется там знающими немного по-другому. Не остается места для тебя, Ягая. И для этого Мира.

– Разве можно толковать веру?

– Разве можно не толковать ее?

– И ты?

– И я ушел. Просто понял, что недоумение это больше невыносимо. Я вышел как-то вечером из дома, никому ничего не сказав. И ушел в лес.

– Тебя никто не ждал домой? Не ждет сейчас? – Ей все равно, что я скажу, – то есть ей плевать на то, что меня может ждать женщина. Просто она уясняет для себя что-то.

– Должно быть. Должно быть, так. Меня любили и там. И я, понимая, что сам не способен к этому, чуял себя срывающимся с гривы. Ненастоящим клещом.

Стражница снова промолчала.

– Я устал от недоумевающего мира, стражница. К тому же мир, который недоумевает над тобой, никогда не даст тебе дом – он не понимает, зачем он тебе. Я всегда хотел увидеть вас – нежитей, незнатей, хотел знать или хотя бы надеяться, что еще есть места, где живет то, что уже забыли – точнее, стараются забыть.

Хозяйка внимательно слушала сбивчивую мою исповедь.

– Дальше все просто. В лесу меня нашла твоя Сова. Недоумевающий мир отпустил меня. Думаю, не заметив. Если я не мог быть человеком там – я надеялся стать им…