Лиходолье - Елена Самойлова Страница 70

– Даже так? – Вик с изумлением присвистнул. Ему казалось, что для харлекина дырка в боку и полтора десятка небольших порезов – мелочь и что железный оборотень довольно быстро придет в себя после той драки, а поди же ты. Странно, ему от орденских палачей в свое время сильнее доставалось. – Я думал, что его колотая рана даже в постель не уложит.

– Я тоже так думала. – Мия покачала головой и уселась на пыльный деревянный ящик, стоящий у стены. – Но у него только снаружи была небольшая аккуратная дырка. А внутри… знаешь, там некоторые… детали словно нашинковали. Мелко-мелко так. Я руку туда сунула, чтобы помочь как-то… залечить, собрать, соединить, а у него там… просто каша. – Ее передернуло, тонкие пальцы переплелись, судорожно сжались. – Я не знала, что харлекины могут свои волосы сначала свить в жгут, а потом… наверное, когда она пробила Искре броню, каждый такой «волосок» стал действовать отдельно и кромсать все, до чего дотягивался.

– Полагаю, твой друг об этом тоже не знал, – мягко произнес дудочник, присаживаясь рядом с шассой на ящик и осторожно накрывая ладонью ее стиснутые холодные пальцы. – Но он же выкарабкался.

– Выкарабкался, – согласилась девушка, будто бы не заметив жеста музыканта. – Если бы вышел на охоту, то давно бы выздоровел. Но он не захотел.

– Интересно почему?

И ведь в самом деле – интересно. Чараны, которых Змейка упорно зовет харлекинами, – прирожденные хищники. Они не упускают случая добить слабого или больного, поживиться «впрок», да и просто погонять «добычу» в свое удовольствие. Это стремление к охоте у них в крови, и инстинкт этот лишь усиливается, если железный оборотень голоден, а уж тем паче – серьезно ранен. А придумать ранение серьезней, чем «внутренности в кашу», довольно трудно. Любой лекарь, да даже его ученик, прекрасно знает, что гораздо проще вылечить аккуратный, ровный разрез от меча или ножа, чем рваные раны, нанесенные диким зверем или нежитью. Потому что пока соберешь воедино все эти лоскутки-лохмоточки, в которые превратилась податливая человеческая плоть, пациента можно будет уносить на кладбище.

Так почему же этот харлекин, по приказу шассы вытаскивавший людей из леса щупалец в Загряде, отказал себе в самом доступном и легком способе исцеления? Ведь запрет на убийство действует только в городе, а выйдешь за стену – и кормись сколько хочешь. Насколько охотничьего умения и удачи хватит.

– Сказал, что в этом нет необходимости.

Вик ничего не ответил, только еле слышно усмехнулся.

Это что-то новенькое. Может, Огнец так действует на своих весьма необычных жителей, что волки и в самом деле могут спокойно лежать рядом с пасущимися овцами? Разумеется. А еще свиньи отращивают крылья и летают по небу, если им скармливать птичьи перья два раза на дню.

Молчание затягивалось. Шасса сидела, сгорбившись, подобно древней старухе, и смотрела перед собой пустыми глазами. Устала. Нечеловечески, невозможно устала – для того чтобы это понять, особых талантов не нужно.

– Мия, а я ведь тебя так и не поблагодарил. За снятие проклятия.

Она вздрогнула, повернула голову на звук.

– За это не благодарят. Не у ромалийцев. Просто постарайся не растрачивать попусту жизнь, которую было не так уж и просто сберечь. Этого будет вполне достаточно.

Снова молчание. Тяжелое, напряженное.

– Мия, а почему ты сейчас незрячая? – невпопад поинтересовался дудочник. – Тебе ведь нет нужды прятаться в этом городе.

Девушка неожиданно запрокинула голову назад и расхохоталась. Отчаянно, громко, обхватывая себя руками за плечи, и казалось, что этот нездоровый, истеричный смех вот-вот перейдет в рыдания.

– Ты даже не представляешь, что я теперь вижу! Что могут видеть эти глаза!

– Не представляю, – спокойно согласился Викториан, осторожно кладя ладонь на затылок девушки. – С удовольствием бы посмотрел, но не могу. Не дано.

– С удовольствием? Ты – с удовольствием?!

Смех прекратился так внезапно, будто бы его обрубили тяжелым лезвием меча. Шасса медленно повернулась к нему, сверкая золотыми глазами с черной трещиной вертикального зрачка на бледном, осунувшемся лице.

– Значит, ты хочешь посмотреть на мир моими глазами? – В голосе у нее прорывается недовольное, раздраженное шипение, кожа на правой щеке морщится, грубеет, порастая золотой чешуей с острой янтарной каемкой. Злится, мелкая зараза.

– Ага, всю жизнь мечтал, – иронично протянул дудочник, отодвигаясь подальше и как бы невзначай перекладывая трость поудобнее, так, чтобы в случае чего успеть выхватить клинок. Долги долгами, симпатия симпатией, а вот жизнью рисковать не хотелось. Слишком много на своем веку он повидал случаев, когда люди годами жили бок о бок с нечистью, заключали договора, а то и брачные союзы и свято верили, что милая девушка с ипостасью дикого зверя или жаркий любовник, навещающий долгими зимними вечерами, не причинят вреда. Забывали, что рядом находится не человек, а нелюдь, подверженная неожиданным приступам ярости и кровожадности. А когда вспоминали, то было уже слишком поздно. И через несколько дней на казнь вели ту самую милую девушку, перекинувшуюся в огромную рысь в пылу ссоры и загрызшую подозреваемого в неверности супруга. Или прибивали кольями к земле тело недавнего любовника молодой вдовушки, не рассчитавшего силу и случайно свернувшего шею своей возлюбленной. Случаев много, и везде причины были разные, но итог всегда один: нелюдь рано или поздно нападала. И почти всегда убивала того, кто слишком ей доверился.

Вот и сейчас музыкант смотрел на златоглазую девицу с неровной дорожкой чешуи на щеке, больше напоминающей причудливое кружево, и ощущал в себе пустоту. Ничем не нарушаемый белый шум, густой туман, заполняющий его изнутри и скрывающий все эмоции, все ощущения. Если бы она качнулась к нему, ощерила длинные змеиные зубы или потянулась когтями, он применил бы меч, даже не задумываясь. И не сожалел бы потом. Скорее всего.

– Боишься, – неожиданно усмехнулась Ясмия, поднимаясь с пыльного ящика и отряхивая пышную ромалийскую юбку. – И потому готов убивать. Странные вы, люди… Я вижу вас насквозь, вижу каждый порыв того, что вы называете душой. Вижу, когда вы лжете, когда ненавидите или когда под сердцем у вас вспыхивает яркий огонь, который почти не гаснет, – и все равно я вас не понимаю. У многих из вас жизнь тусклая, пустая, в ореоле души все краски блеклые, выполосканные – и все равно вы отчаянно цепляетесь за жизнь, в которой ничего ценного уже не осталась. Откуда такой сильный инстинкт?

– Уродились такими, – саркастически усмехнулся змеелов, ласкающе проведя кончиками пальцев по полированному дереву трости. – Выживает не всегда сильнейший. Иногда это просто тот, кто лучше приспособлен.

– Даже так… – Шасса ухмыльнулась, дорожка из чешуи на ее щеке стала длиннее, спустившись на шею. – Ну, так что, дудочник? Хочешь взглянуть на мир моими глазами?

– После твоего преисполненного страсти монолога о человеческой сути как не согласиться. – Викториан поднялся, глядя на шассу сверху вниз. – И что мне для этого нужно сделать? Вскрыть вену или принести в жертву черную кошку?