Череп со стрелой - Дмитрий Емец Страница 7

Сашка барахтался, не желая признать, что обречен. Знал, что, если перестанет барахтаться, будет только хуже. Пока барахтаешься, можно еще на что-то надеяться.

«Помоги мне! Пожалуйста! Я же пришел на двушку для тебя! Ты сам позвал меня, прислав ко мне пчелу!» – прошептал он. Сашка не знал, к кому он обращается, даже откуда к нему пришла мысль просить, но ощущал, что его слышат и что тот, кого он просит, ближе его собственной кожи. Чувство это было кратким, но острым. Потное, почти вскипевшее от жары тело коснулась прохлада.

Сашка поднес к лицу руку. Грубая кожа нерпи оцарапала ему нос. Сашка осторожно приоткрыл глаза, которые держал закрытыми, потому что в них сыпался песок. Рука слабо светилась. Неиспользованные фигурки нерпи серебрились в полумраке. Их мягкий свет шевелился как живой.

«Ну конечно! – подумал Сашка. – У меня заряженная нерпь, а я тут панику развожу!»

Теперь Сашке казалось, что о нерпи он вспомнил сам. Это же так элементарно! Если бы речь действительно шла о чуде, произошло бы что-нибудь глобальное. Разверзлась бы земля, забил бы горячий источник или камень оказался бы яйцом дракона. А тут просто излечили от склероза…

Сашка потянулся ко льву, но понял, что огромный скальный язык ему не отбросить и львом, и потому выбрал русалку и заставил ее брызнуть светом. Свет русалки был слабым – как от экрана плохонького мобильника. Удивительным было другое: ему явно отзывался какой-то иной, трепетный свет. В конце тоннеля, в небольшой выдолбленной нише Сашка увидел шесть камней. Узнал малахит с какой-то примесью. Яшму. Известняк. Песчаник. А это что-то черное. Уголь? Или кварц?

Сашка испытал возбуждение рыбака, уловившего в монотонной ряби поплавка новое обещающее движение. Не решаясь касаться камней, он навис над ними, опираясь на одну руку и подсвечивая себе другой. Поднес нерпь ближе, и камни зашевелились отраженным живым светом – кратким и едва уловимым. Четыре закладки отливали синим и две – красным. Кто принес их сюда? Когда? Почему не вернулся за ними?

Рядом с закладками лежал ржавый обломок лопаты, очень мало похожей на саперку. Сашка озадачился, но лишь на миг. Глупо считать, что первые шныры использовали саперки. И еще глупее предполагать, что саперные лопатки – идеал лопатостроения.

Брать камни в руки Сашка не решился. Лишь поочередно коснулся каждой синей закладки пальцем, точно робкий пианист, пробующий дорогой рояль.

Ощущая прикосновение, закладки поочередно вспыхивали, показывая ему себя. В одном из камней высветилось нечто, напомнившее Сашке улитку, и лишь несколько мгновений спустя он разобрался, что это молодой, туго скрученный лист папоротника с полыхавшей в нем силой рождения. В другом камне пылали две синие ягоды, очень похожие друг на друга. Ягоды равномерно пульсировали светом, при этом одна ягода на долю секунды опережала своей пульсацией другую. Казалось, она зажигает ее и ведет за собой. В третьем камне таилась часть ножки гриба. В четвертом пушилось крохотное, не больше ногтя мизинца, перо. Сашка касался его дважды, пока не убедился, что это действительно перо. Но не верхнее, жесткое, а нижнее, пуховое. Вот только чье? Разве на двушке есть птицы?

Засмотревшись, Сашка не заметил, что уже долго держит палец на закладке. Сияние от пера дотянулось до края камня, коснулось ногтя и поползло по суставу. Сашка вскрикнул и отдернул руку. Контакт с закладкой был потерян, но палец все равно продолжал сиять. Сияние отступало медленно, неохотно.

Сашка понял, что, если возьмет эту закладку, всякое сердце отзовется ему. Чувство самосохранения, этот благоразумный трус-перестраховщик, забьется в свою крысиную нору. Животные будут бежать в огонь и сгорать, если он этого пожелает. Люди станут слушать каждое его слово. Даже если это слово безумно, они все равно увидят в нем смысл. Он скажет армии: «Идите и умирайте!» – и никто не усомнится, не повернет назад. Женщины будут смотреть на него влюбленными глазами – и любой его недостаток в этих глазах будет превращаться в достоинство. Нос с горбинкой – благородство и порода. Сломанный нос – мужественная красота. Нос кнопкой – жизненные силы природы. Вообще нет носа… хм… многозначительная недоговоренность, вмещающая все смыслы подряд! Даже Алиса, вечная шныровская оппозиция, которая считает величайшей заслугой, если она просто зажгла под супом газ, с вилкой побежит на отряд берсерков, если он, Сашка, ее пошлет.

Озаряющее палец сияние окончательно померкло, и Сашка почувствовал, что рука его вновь невольно тянется к камню. Вот чего ему не хватало всю жизнь! Ощущения успеха! На него все рявкали: и в школе, и дома, и на улице. Всякая мелкая дрянь желала показать, какая она крутая! Не для того ли он пошел на бокс, чтобы поверить в свои силы? Чтобы запретить миру держать себя за головастика, которому все кому не лень указывают, в какой луже ему плавать? Как досадно жить, боясь идиотов, бригадами населяющих мир! Мелкого начальства, контролеров в электричках, нервных уборщиц, автовладельцев на бешеных гробах и всякой прочей швали, которая так и норовит хоть в чем-нибудь тебя ограничить и хоть чуток, но тобой «руководнуть»! А тут все будет по-другому! Оставь он себе эту закладку – и дробный мир наконец обретет строгую системность, которая так нравилась Сашке.

Палец вновь коснулся камня. На этот раз синее сияние устремилось по нему мгновенно. Сашка и опомниться не успел, как оно охватило уже всю руку до кисти. Сашку выручило то, что другая рука, на которую он опирался, подогнулась и он завалился набок. Он лежал и смотрел на закладку. Синяя закладка медленно погасала. Перо постепенно тускнело. Вначале затухло сияние камня, потом от пушистого пера осталась только сияющая сердцевина. Остывала закладка, а вместе с ней остывал и Сашка.

Нет, если он возьмет ее, ШНыр его больше не пустит, а там, за его оградой, окажутся и пеги, и вся сегодняшняя жизнь, и Рина. Мысль, что он лишится Рины, подействовала на Сашку отрезвляюще. Прощай, Рина! Здравствуйте, ведьмари и живой консерв Гай! Нет, извините, но это не равноценно! Перо останется здесь, не за ним его послали!

После короткого колебания Сашка взял одну из красных закладок и, сунув ее в сумку, стал выбираться наружу. Даже со львом это оказалось ему едва по силам. По пути он несколько раз терял сознание, но кратковременно, потому что, очнувшись, понимал, что так и не переставал ползти. Он полз и полз, отвоевывая у тоннеля сантиметр за сантиметром. Пальцы ног, которыми он упирался о землю, сводила судорога. Было так жарко, что Сашка даже не столько потел, сколько сухо задыхался. Казалось, тело у него такое горячее, что выжигает в тоннеле воздух. Перед глазами плясали красные круги. Лев уже погасал, а русалка была давно истрачена, когда полуживой Сашка выбрался из тоннеля и добрел до пега.

Более или менее он пришел в себя только на границе двушки. Здесь, в серости вечного рассвета, Сашка долго лежал на росистой траве, набираясь сил для прохождения болота. Сахар мирно пасся рядом, спеша набить в свое далекое от стройности брюхо побольше травы. Ценности у него были незыблемо зоологические, далекие от сомнений страдающего разума: поел – поспал – снова поел. Если представилась возможность – размножился. Если напали – врезал копытом или попытался улететь. Если не улетел – то что ж тут поделаешь? Значит, умер, и тогда тем более можно не заморачиваться.