Осенние любовники - Анна Данилова Страница 7

Наталия рассматривала присутствующих с нескрываемым любопытством, пытаясь понять, с кем из них могла дружить Ирина.

Ее портрет висел на стене: ослепительная улыбка, живые темные глаза и красиво уложенные темные волосы... Она была так молода! Двадцать пять лет. Начало жизни.

Никто, кроме Марцеловой, не сказал ни слова о Литвиновой. Обед проходил в кабинете директора, и все чувствовали какую-то неловкость... Это ощущалось в той тишине, которая прерывалась лишь позвякиванием посуды да какими-то утробными, физиологическими звуками, которых, скорее всего и не было, но они мерещились, стоило только бросить взгляд на жующих, пьющих, чавкающих и икающих людей.

Поймав на себе пристальный взгляд директрисы, Наталия, понимая, что настал подходящий момент, жестом пригласила Марцелову выйти из кабинета для разговора.

Они встретились в коридоре, возле окна, за которым медленно шел снег.

– Вы не можете мне объяснить, уважаемая Майя Борисовна, что все это значит? Что это за фарс? Когда в прошлом году в школе-интернате убили преподавательницу химии – помните, ее нашли с простреленной головой в овраге, – районо ни копейки не выделило на первые поминки... Учителя сами складывались и готовили, а потом еще и дали денег ее престарелой матери... А ведь Солнцеву очень любили... Но люди есть люди... Прошел год, и о ней никто не вспомнил... Вернее, каждый в душе, конечно, вспомнил, но никаких поминок не устраивали... А ведь она проработала в интернате восемь лет... Скажите, какой была Литвинова и кому принадлежит инициатива этого поминального обеда?

– Как кому? – густо покраснела Марцелова. – Мне, кому же еще... У нас в лицее еще никто не умирал, слава Богу, поэтому я и решила...

– Но ведь это же очень дорогое мероприятие... Хотя больше всего меня поразило то, что учителя, которые собрались там, у вас в кабинете, не сказали о ней ни слова! Почему? Потому что нечего сказать? Или они о ней ничего не знают?!

– Да, вы все точно подметили... Понимаете, Литвинова была достаточно сложным человеком... Принципиальным... У нее были даже конфликты с учениками, и мне приходилось их как-то улаживать... У нее был свой подход к детям... Они и уважали ее, и побаивались...

– Тогда почему вы ее просто не уволили? В городе вы бы нашли несколько десятков более опытных преподавателей, не отягощенных, так сказать, принципами... Вы понимаете, о чем я?

Марцелова смотрела в окно.

– Я не могла ее уволить, потому что у нее были хорошие покровители...

– Это они оплатили обед?

Она кивнула головой.

– И все же: какая она была как человек?

– Знающая себе цену, вот какая... Она хорошо знала свой предмет, но характер у нее был просто невыносимый... Она работала так, что упрекнуть ее было практически невозможно, но ладить с людьми не могла...

– А вы не знаете, почему она покончила с собой?

– Люди говорят, что она была безнадежно влюблена в Самсонова, слышали, наверное, был у нас такой журналист... Он сейчас в Москве...

– Вы не обязаны мне отвечать, но все-таки: кто были ее покровители? Вы же сами только что сказали, что она была влюблена в Самсонова... Не следует ли из этого, что ее покровители ценили в ней прежде всего преподавателя, нежели женщину?

Марцелова бросила на нее недовольный взгляд:

– Разве я могу это знать? Человек, который просил меня за нее, покрывает основные расходы лицея... Я могу, конечно, назвать его имя, но уверяю вас, он ни при чем... Он слишком стар для Литвиновой как мужчина (ведь вы же именно это имели в виду, когда спрашивали, что именно ценили ее покровители) и не мог бы послужить причиной ее решения... Она добровольно ушла из жизни скорее всего по каким-то своим, внутренним конфликтам... Она в последнее время была как сплошной комок нервов... Работала на износ, писала диссертацию, словом, тянулась вверх...

– Так вы назовете имя этого человека?

– Хорошо. Это Монахов Константин Андреевич.

– Монахов? – Наталия чуть не присвистнула. Она совсем недавно читала о бывшем директоре «Трансгаза» Монахове, который собирался баллотироваться в депутаты Госдумы, несмотря на свои шестьдесят восемь. – Его внуки учатся в вашем лицее? – догадалась она.

– Нет, не внуки, а единственный сын, Гера... Старший его сын погиб в авиакатастрофе двадцать лет назад... Константин Андреевич женился еще раз, и вот от второй жены у него родился еще один сын... Можете себе представить, как сильно он его любит, и все вытекающие от этого последствия...

– Что вы имеете в виду?

– Он трудный ребенок, которому прощается все!

– Литвинова вела что-нибудь у этого мальчика?

– Да, конечно... С него-то все и началось... Он бросил в Иру банку из-под колы и сказал, что она... Словом, он оскорбил ее. А она подняла банку с пола и с размаху ударила его... Когда мне это рассказали, я думала, что не вынесу... Но мальчик, как это ни странно, ничего отцу не рассказал... Больше того, на следующий день он публично принес ей свои извинения... А через неделю я сама собственными глазами видела, как Литвинова садилась в «мерседес» Монахова... Как же я могла ее уволить? Да и сам Константин Андреевич сказал мне как-то, чтобы я повнимательнее отнеслась к Ирине Валентиновне, что она талантливый педагог и все в таком духе... Я была потрясена...

– Все более чем странно... – проговорила Наталия и, поблагодарив, вернулась за стол.

Захарченко, уже заметно опьяневший, смотрел на нее слезящимися глазами и, казалось, хотел ее о чем-то спросить.

– Не здесь и не сейчас, – ответила она на его взгляд и принялась за селедку.