Мефодий Буслаев. Свиток желаний - Дмитрий Емец Страница 7

Мефодий медленно брел по пустым гимназическим коридорам, отнечего делать изучая фотографии прежних выпусков, читая рекламу, расписания ивообще все подряд. Он давно обнаружил за собой особую, почти патологическуюпривязанность к печатному слову. В метро ли, в детской ли поликлинике, вмагазине – везде, где ему приходилось скучать, его глаза устремлялись к любойбукве и любому тексту, будь это даже пожелтевший, наклеенный некогда под обоикусок газеты. Вот и сейчас он заинтересовался забавным плакатом у медпункта. Наплакате был изображен краснощекий и красноносый юноша, лежащий в кровати сградусником, который то ли торчал у него под мышкой, то ли, как стилет, пронзалего сердце.

Над головой юноши помещалось белое облачко со следующимтекстом:

«Ваше здоровье – наше богатство. При первых признакахнасморка, который может быть симптомом гриппа, немедленно ложитесь в постель исоблюдайте постельный режим. Только так вы сумеете избежать осложнений».

Вместо восклицательного знака надпись увенчивалась еще однимградусником, братом первого, с температурой, застывшей где-то на 37,2. Мефодиймгновенно оценил свежесть идеи. Симулировать насморк он мог практическипостоянно. В половине же случаев и симуляция не была нужна.

«Эх, жаль, я раньше не знал! Гробил, можно сказать,здоровье! Сколько школьных дней проучено зря… А с Ареем, боюсь, не прокатит! Отстражей мрака насморком не отмажешься!» – подумал он и стал спускаться полестнице.

Вскоре Мефодий был уже на Большой Дмитровке. Дом № 13,по-прежнему окруженный строительными лесами, не вызывал у прохожих дажелюбопытства. Обычный дом, ничем не примечательнее других домов в округе.Мефодий нырнул под сетку, покосился на охранные руны, вспыхнувшие при егоприближении, и, толкнув дверь, вошел.

* * *

Комиссионеры и суккубы в большинстве своем уже сдали отчетыи свалили. Лишь смутный запах духов, спертый воздух, заплеванный пол и кучипергаментов на столах доказывали, что только что здесь было столпотворение.Улита выглядела раздраженной. Мраморная пепельница, которой она целый деньвправляла комиссионерам мозги, леча их от приписок, была вся в пластилине.Стремясь задобрить разошедшуюся ведьму или хотя бы перевести стрелки,комиссионеры ябедничали друг на друга.

– Хозяйка, хозяйка! А Тухломон опять прикололся, – зашепталодин противным голоском, прикрывая рот ладошкой.

– Где?

– Да вон висит.

Улита повернулась и убедилась, что глумящийся Тухломондействительно висит на входных дверях, а из груди у него торчит рапира,всаженная по самую рукоять. Голова повисла, как у куренка. Из полуоткрытого ртакапают чернила. Это кошмарное зрелище впечатлило бы многих, но только не Улиту.

– Эй ты, клоун! Быстро полужил инструмент, где взял, иподошел ко мне! Считаю до трех, четыре уже было!!! – завопила она.

Тухломон, щурясь, как кот, которого собираются наказатьтапкой за нехорошие привычки, грустно открыл глаза, освободился от рапиры и наподгибающихся лапках подошел к Улите. Ведьма безжалостно и точно стукнула егопо носу тяжелой печатью темной канцелярии. Комиссионер скривился, изображаясмертельную и вечную обиду, вытер слезящиеся глазки, а уже спустя минуту ужомвился вокруг Буслаева.

– Как здоровье его будущего величества? Ручки не потеют? –ехидно спрашивал он, приседая.

– А как твое? Не чихается по ночам, совесть не чешется? –отвечал Мефодий любезностью на любезность.

– Ничего-с. Благодарю-с… Это только вы ночью спите… А мыночью, как и днем, в трудах-с! Сами изволите видеть! – отвечал комиссионер.

– Смотри не перетрудись!

– Не перетружусь. Не извольте беспокоиться. Ради вас себяпоберегу-с, – загадочно отвечал Тухломон.

Он хихикнул и удалился, вежливо шаркнув поочередно обеиминожками.

Арей, по обыкновению, отсиживался в кабинете. Входить к немуможно было лишь по приглашению. Начальник русского отдела Тартара находился тампочти безвылазно – днем и ночью. Лишь недавно, никого не предупредив, пропалкуда-то почти на три дня и появился так же внезапно, не дав никому объяснений.

Рядом с Улитой помещалась Аида Плаховна Мамзелькинасобственным трупом. Щечки у Аиды Плаховны были румяные, а глазки узенькие.Похоже, она успела уже присосаться к медовушке. Судя по довольному виду обеих,Улита и Аида Плаховна занимались приятнейшим делом на земле – злословием.

Закинув на стул костлявые ноги, Мамзелькина смотрела сквозьглухую стену дома № 13, которая не была препятствием для ее всевидящих глаз.

Был тот бойкий вечерний час, когда всякое двуногоепрямоходящее существо куда-то спешило или откуда-то возвращалось. По тротуарам,аллеям, пешеходным переходам и мостам десятимиллионного мегаполиса сновалилопухоиды.

– Улита, голубка моя недобитая, взгляни-ка туда! – кудахталаМамзелькина. – Смотри, какой идет серьезный, представительный мужчина! Какаяцарственная осанка! Как он несет свое дородное дело, как твердо и спокойновзирает перед собой! Посмотри, как все уступают ему дорогу! Должно быть,думают, что это префект округа, обходящий владенья свои в поисках, чего бы ещеснести! На самом же деле это всего лишь Вольф Кактусов, графоман и тихийподкаблучник, которого жена послала за пельменями в универсам на углу. Неправда ли, как обманчиво первое впечатление? Интересно, как бы этот индюкзапел, если бы я сейчас расчехлила свой инструмент?

– Может, проверим? – невинно предложила Улита.

Аида Плаховна погрозила ей пальцем, составленным, казалось,из одних только суставов и костей.

– Не положено. Разнарядки покамест не было… У меня, лань моянедостреленная, не самодеятельность! У меня учреждение! Так-то, сокровище моемогильное! – назидательно сказала Аида Плаховна.

Улита вздохнула так печально, что на полтора километравокруг у всех погасли газовые конфорки, и откинулась на спинку стула.

– Чего грустишь, милбя? Тошно тебе? – сочувственно спросилаМамзелькина.

– Ох, Аида Плаховна! Тошно, – пожаловалась секретарша.

– Чего ж тошно-то?

– А то и тошно, что не любит меня никто. По вечерам я такустаю от гуманизма, что мне хочется кого-нибудь прибить.

– Ты это, девка, брось! Не распускай колотушки! То-то ясмотрю, комиссионеры у тебя все увечные ходят! Не бери тяжелого в руки идурного в голову! – строго сказала Мамзелькина.

Она повернулась и увидела застывшего в дверях Мефодия,смотревшего на нее не без любопытства.