Беспризорный князь - Анатолий Дроздов Страница 7

Хозяйственные реформы шли успешно, социальные буксовали. Сломать установившийся в Руси уклад оказалось труднее, чем думалось ранее. Доходило до смешного. Князь повелел звать его «господином» – и только. Тем самым Иван желал приучить людей к мысли: правит не только князь. Приучил… Люди путались, перескакивая с «господина» на «княже», осуждающе смотрели на автора этой дурости; кончилось тем, что Иван махнул рукой и повелел обращаться, как удобнее. Челядь возликовала.

Провалилась попытка ликвидировать рабство. Запрет на продажу холопов в княжестве одобрили: чай, люди, а не скоты! Иван предполагал, что следствием станет отмирание рабства. Ведь если холопа нельзя продать, то зачем он? Ага! А кто станет работать на боярина или купца, даже смерда – богатейшие из них тоже имели рабов? Частенько и холопы не горели желанием стать вольными. В этом мире в рабство шли сами. Взял купу, то бишь в долг, вовремя не отдал – холоп. И ведь не возразишь: сам подписался. Случился неурожайный год, не захотел с голоду помирать, попросился в рабы к боярину – будешь сыт и одет. Все по Русской Правде. А, скажем, ключником при боярине или князе может быть только холоп. Вольному не доверят: нет у того резона служить верно. Ключник ведь только формально раб; сам одет боярином, семья как сыр в масле катается. Из желающих в такое рабство – очередь. Тут, главное, не воруй да старайся – и будет тебе счастье. Добрый ключник у хозяина на вес золота, его по наследству передают, да и сама должность наследуемая. Не всегда сыном, случается, и дочерью, если разумная вырастет. Мать Владимира-крестителя тоже была ключницей. Смеялись над Владимиром сводные братья – дескать, робичич [6], да быстро умолкли, как зубы выбили. Робичичи, знаете, на обиду памятливые…

Худо вышло и со школой сирот. Ладно, собрал князь обездоленных уму-разуму учить, кто против слово скажет? Так нет же, объявил, что из тех сирот, как выучатся да мужами добрыми станут, нового князя выберут. Тут даже побратимы взвились. Почему из сирот? А они что, не люди? Не ватага ли Ивана из ромейского полона вытащила, а после княжество ему добыла? Чем отроки лучше? Объясни им, что так в свитке ромейском писано, ибо государству на благо, когда правителя заранее готовят. Угу… У ромеев, может, и благо, только на Руси испокон веков кто сильнее, тот и князь.

«Прожил ты здесь двенадцать лет, – терзал себя князь, – а ничему не научился. Вздумал строй поменять, людей осчастливить. А оно им нужно? Их нынешняя жизнь вполне устраивает. Был бы князь добрым да тиун невороватым – вот и вся радость. Да и кто ты есть, чтоб что-то менять? Бывший беспризорник, не получивший даже среднего образования? Ах, ты читал «Государство» Платона? Что с того? Платон рассуждал умозрительно. Учиться следует у тех, кто правил. Возможность была, почему ленился? У опекуна имелась отменная библиотека – дядя Саша любил читать, ты в эти книги заглядывал? А ведь опекун заставлял, даже пальцем тыкал; нет, тебя несло на конях скакать да рукопашный бой осваивать. Сюда бы хоть часть той библиотеки! Хорошо, что дядя Саша рассказывал о прочитанном: говорливым был. В памяти отложилось, но как в сундуке со старой одеждой. Пока найдешь нужное, запаришься…

Если ты и добился чего, то благодаря везению, – продолжал мучить себя князь. – В первый раз повезло, когда перенесся в этот мир. Попалась добрая душа, подобрала тебя, раненного, и выходила. Не сдох на берегу на поживу зверям. Свезло, когда дружинники Володько захватили языческую весь, а тебя там не случилось. Сумел приплыть в Звенигород, где тебя не только приютили, но со временем усыновили. Повезло, что не убили в Поле Половецком. Хан Бельдюзь, которому угодил ты в полон, вместо того, чтоб зарезать тебя по наущению Святослава Киевского, продал ромеям. У них ты сошелся с Георгием. Старый спафарий полюбил тебя, как сына, – еще одно везение. А взять смока! Георгий думал использовать его для бегства, но ты вспомнил рассказ опекуна. Дядя Саша любил историю. Как-то поведал: в Первую мировую солдаты панически боялись аэропланов. Стоило тому сбросить бомбу (слабенькую и не причинявшую вреда), как целые полки бежали, куда глаза глядят. С кавалерией было и того хуже. Десять аэропланов белых разогнали в 1919-м конную дивизию красных – конники бежали, не помня себя.

Жену и ту выбрал не сам, – ел себя Иван. – Это она – тебя! А ведь не хотел жениться, думал: зачем мне дите?! Какая из соплюшки княгиня? Ей бы порты стирать да кашу варить! «Знаток»… Из «соплюшки» вышла отменная хозяюшка. День-деньской носится по службам, везде сует свой маленький нос, и ничто не укроется от ее цепкого глаза. Челядь трепещет, но любит «княгинюшку». Потому что хоть и строга, но справедлива. Никого из прихоти не шпыняет, со всеми ровна. И мужа-дурака почему-то любит…»

Вспомнив жену, Иван заулыбался. Даже в третий год их супружества Оляна признавала только один способ уснуть – на плече у мужа. После того как жена начинала ровно дышать, Иван осторожно высвобождал затекшую руку и отворачивался. Утром, однако, неизменно обнаруживал Оляну в своих объятиях. Как она забиралась туда, не потревожив сна мужа, понять было невозможно. Даже сейчас, когда живот стал мешать, Оляна не изменяла привычке – разве что вместо того, чтоб обниматься лицом к лицу, прижималась к мужу спиной.

«Скоро уже!» – подумал Иван. На последнем сроке беременности Оляна напоминала медвежонка: ходила, переваливаясь, осторожно неся перед собой большой живот. Лицо ее осталось прежним – чистым и гладким, жена даже похорошела. Теремные тетки в голос пели, что «княгинюшка» носит сына, Ивану было все равно. Лишь бы роды прошли нормально. Оляне-то всего семнадцать. Не следовало спешить, да Оляна сама захотела. Не сразу, не через месяц и не через два, но спросила мужа: чтой-то он так странно любится? Вместо того чтоб с последним криком страсти замереть, слившись с любимой, соскакивает с нее, как ошпаренный. (Кто из теремных теток ее «просветил», Иван так и не дознался.) Пришлось объяснить. Дескать, если по-другому, то случатся дети. А ей рожать рано – шестнадцать всего. Организм не окреп.

Ух, что он услышал в ответ! Что жена у него не блядь подзаборная и не вдова блудливая, чтоб от беременности храниться. Для того и шла под венец, чтоб детей рожать. А то бабки шипят: взял князь женку бесплодную, больше года замужем, а спереди хоть бы ветром надуло! В ее годах уже по двое деток имеют. И не Ивану, который женился в четырнадцать и, не овдовей, стал отцом бы в пятнадцать, летами ее попрекать.

От кого Оляна слышала об убитой жене, Иван так и не дознался. Наверняка расспросила кого-то из ватаги. Понял только, что крепко ошибся, считая жену «соплюшкой». Годами-то малая, а вот разумом… Оляну он успокоил. Сказал, что любит больше жизни и очень боится потерять. Посему берегся. В ответ получил жаркий поцелуй и категорический приказ: опасения оставить. Результат не замедлил сказаться…

«Даст Бог, обойдется!» – подумал Иван, нетерпеливо вглядываясь вперед. Они подлетали. Купола главного собора Звенигорода остались по правую руку, среди острых макушек елей сверкнула гладь озера. Она была пустынной: смоки барражируют над рубежами княжества. Пусть видят лихие люди: Галич бдит. Змеям это на пользу. Не то обленятся, зарастут жиром.