Кентурион - Валерий Большаков Страница 7

1. Александрия, квартал Ракотида, храм Сераписа

С Ракотиды начиналась Александрия Египетская. Когда Александр Македонский, сын Филиппа, прозванный Великим, явился сюда впервые, он встретил лишь кучку бедных рыбаков, поселившихся на берегу озера Мареотис, что плещется к югу от бухты Эвност. Селение тех рыболовов звалось по-египетски, эллины выговаривали его так: Ракотис. Повелением Александра на берегах, где рыбари собирали навоз на растопку и сушили сети, заложили великолепный город. Попечением эллинских царей Птолемеев Александрия шла в рост, застраивалась и украшалась. Ко времени правления императора Адриана город сей по блеску не уступал Риму, и народу тут проживало не меньше, если не больше, чем в «Столице Мира». А Ракотис хоть и не стал центром Александрии, но остался ее маленьким ядрышком, довольствуясь статусом квартала. Проживали здесь почти что одни египтяне, и повсюду на узких улочках Ракотиды мелькали их смуглые спины. Редко-редко между египетскими схенти – набедренными повязками с поясами – попадались эллинские хитоны и химатионы, а уж о римских туниках и говорить нечего. Римлян в Ракотисе не жаловали.

Уахенеб с удовольствием переоделся и нацепил привычную схенти. Напустил сверху нарядный передник, сунул ноги в сандалии, плетенные из тростника, и отправился на задание. Галлу Кадмару пришлось нелегко – ему, привыкшему к штанам, было неловко щеголять, обмотав чресла куском тонкого египетского льна. Что за дурацкая ткань! До того тонка, что тело просвечивает даже через пять слоев… И это одежда?! Но приказ есть приказ, и Кадмар с отвращением влез в схенти.

– И где этот… Серапейон? – пробурчал он, ежась под взглядами прохожих.

– Сейчас выйдем, увидишь, – ответил Уахенеб и улыбнулся: – Что ты весь зажался? Стесняешься? Я помню, в бой ты и вовсе голым ходил!

– Так то голым… А я в женской одежке!

Фиванец тихо рассмеялся, щеря белые зубы.

– Я от тебя в шоке! Наши женщины не носят схенти. Успокойся! И расслабься. Вон, гляди!

Мимо, семенящей походкой, прошли две взрослые девушки, затянутые в каласирисы. Египтянки щебетали о своем, девичьем, и не обращали внимания на жадные взоры Кадмара, бросаемые на их бедра, туго обтянутые тканью, на маленькие, упругие груди, почти не скрытые под широкими лямками, на изящные ступни в посеребренных сандалиях.

– Понял? – коротко спросил египтянин.

– Угу… – выдавил галл, выдыхая и расправляя плечи. – Пошли!

– Пошли.

Серапейон, окаймленный четырьмя сотнями колонн, возвышался по середине обширной площади вблизи южных стен города, на искусственной возвышенности, забранной в лестницу из сотни ступеней. Склонив голову, Уахенеб поднялся наверх и прошел за колоннаду, где открывался обширный храмовый двор. В глубине двора круглилась колонна Помпея высотой в пятьдесят пять локтей. [19]Два обелиска с золотыми нашлепками на макушках почтительно соседствовали с помпеевским столпом. Но взгляды верующих обращались не к этим вертикалям, а к статуе божества, выполненной из золота и слоновой кости.

Серапис [20]был изваян в виде зрелого мужа с корзиной зерна на голове, закутанный в плащ, стоявший на спине каменного крокодила. Несмотря на бороду, лицо божества казалось женоподобным, да и длинные волосы его были уложены на женский манер. В левой руке Серапис держал линейку для отмера разливов Нила, правой усмирял чудовищную тварь о трех головах. Средняя голова чудища, голова львицы Сох-мет, олицетворяла настоящее, а две другие, собаки и волка Апуату, – будущее и прошлое. Обвивали Химеру кольца змеи.

Уахенеб низко поклонился Серапису, и углядел из-под локтя важно шествующего жреца, рыхлого, коренастого человека с блестящим бритым черепом. Его пузо вываливалось из схенти, а через левое плечо была переброшена леопардовая шкура, голова и когти которой были обтянуты золотой фольгой. Уахенеб прогнулся еще сильнее.

– Подпевай! – прошипел он Кадмару, и запел, подлизываясь к Серапису: – Как бог ты таков, каким ты мне кажешься! Звездные небеса – твоя голова, твое тело – море, земля – это твои ноги, твои уши – это воздух! Лучи солнца, бриллиантовые стрелы – это твои глаза!

Кадмар послушно забубнил в поклоне. Толстый жрец остановился, послушал заунывный напев и приблизился к Уахенебу, шаркая сандалиями из позолоченной кожи.

– Выпрямись, роме! – сказал он ласково.

– Могу ли я? – вопросительно промычал Фиванец.

– Можешь, – по-прежнему ласково молвил жрец, умиляясь богомольности пришельца. – Ибо говоришь с Хориахути, великим начальником мастеров [21]Асар-Хапи.

– О! – только и вымолвил Уахенеб, бухаясь на колени. Кадмар пал рядом.

– Встань, – милостиво сказал Хориахути. – Можешь избегать хорошей речи… Как имя твое?

– Зовут меня Антеф, – соврал египтянин. – Мы с другом прибыли издалека, великий, дабы поклониться «Силе, которая привела Вселенную в прекрасное состояние порядка»! [22]Мы бедны и ничтожны, великий, но собрали денег на дорогу и одолели долгий путь…

Кадмар истово закивал, подтверждая слова товарища.

– Похвально, весьма похвально… И когда же вы двинетесь обратно?

– Не знаем, великий, – вздохнул Уахенеб и залучился: – Когда напитаем иссохшие души драгоценной влагой божественного покровительства и… когда подзаработаем денег на проезд…

– Что ж, – сказал Хориахути задумчиво, – я могу помочь тебе и твоему другу… Хоть он и не роме, но Серапис не делает различия между людьми. Я дам вам работу в храме…

– О, великий, сердце и язык бога на земле! – выпучил глаза Уахенеб в пароксизме восторга. – Слушаю и запираю рот свой!

Кадмар глаза закатил.

– Я возьму вас в неокоры, [23]будете следить за чистотой в верхних залах, – проговорил начальник мастеров снисходительно, – а еще вам поручается содержать в чистоте светильники, подрезать сгоравшие фитили и подливать масла. Особенно – в подземельях…